Россия-2014: плебисцитарная демократия
Первый итог нынешнего года – окончание Гражданской войны в душах и мыслях большинства россиян (см. об этом «НВ», 16.12.2014). Но ни этот факт, ни присоединение Крыма не были бы возможны без глубоких базовых изменений в политической надстройке. Речь не об авторитарном режиме. Мы в России получили нечто отличное как от жёсткого или мягкого авторитаризма, так и от тех форм англосаксонского или германо-романского политического устройства, которые традиционно именуются демократией, и это, на мой взгляд, второй итог нынешнего года.
В начале перестройки получил хождение афоризм Уинстона Черчилля: «Демократия – худшая форма правления, если не считать остальных». На самом деле Черчилль в речи в палате общин сказал чуть иначе: «…из всех апробированных до нашего времени политических систем». Безусловно, выдающийся политик прошлого века не был догматиком и предполагал вероятность иных, не менее эффективных и гуманных политических режимов, нежели демократический, а также многовариантность самой демократии.
Современный российский мыслитель Симон Кордонский остроумно заметил, что цикличность российской политической истории состоит в смене периодов депрессии и репрессии. Депрессия у нас называется оттепелью, демократией, а репрессия – мобилизацией, диктатурой. Так вот, как мне кажется, для нашего времени характерна небезболезненная, конечно, попытка выйти из этой замкнутой цикличности. Ни репрессии, ни депрессии в их чистом виде в нынешней России уже невозможны. На пути и тех и других слишком много ограничений: от невозможности информационной закрытости до прочно обретённого нежелания элит подставлять головы под маховик насилия. Но главное в нереалистичности обоих сценариев – историческая память россиян, чьи прошлые поколения пережили и оттепели, и застои. Наконец, нельзя не учитывать и нынешний мировой опыт: «слева» нетрудно разглядеть странности западной демократии, «справа» – несуразицы азиатского покоя.
Наши недавние тучные годы как-то незаметно привели Россию к её особенному политическому режиму, который мы вправе назвать плебисцитарной демократией. В политических науках этот сюжет подробно ещё не исследован. В своё время яростным критиком плебисцитарного устройства был Лев Троцкий, считавший такую модель окончательной победой контрреволюции над пролетарскими массами. Нет уже ни Троцкого, ни восставших пролетарских масс. А плебисцитарная демократия вполне себе укрепилась, и случилось это в 2014 году в России.
Особенность такой демократии – ограничение в выборе между разными неясностями, предлагаемыми для политического рынка. Эта демократия предполагает согласие большинства по ключевым вопросам политического устройства, предпочтение определённости перед турбулентностью. Доказательство тому – серия сентябрьских губернаторских выборов в российских регионах. Если годом ранее на выборах московского мэра англосаксонская модель казалась вполне удобоваримой, то после Крыма она звучала бы откровенным диссонансом. Ни одна из вероятных альтернатив не набирала бы значимого количества голосов.
Плебисцитарное большинство сформировалось органично. Но с одной существенной оговоркой: своё одобрительное голосование в пользу президентских кандидатур оно сопровождало весьма ощутимым набором социально-гуманитарных требований, который не принимать во внимание было просто нельзя. Плебисцитарное молчаливое большинство готово к ответственному диалогу с российской властью и ждёт такой же готовности от власти. В известном смысле в современном российском политическом социуме реализовалась формула, некогда предложенная Константином Аксаковым: «Власть – царю, мнение – народу».
Подобная ситуация очень непривычна. Но она отвечает историческому опыту, пространственно-временным характеристикам и общенациональному менталитету. Ею никогда не будут удовлетворены группы гиперактивных, однако спокойные и деятельные могут составить те отряды, которые возьмут на себя ответственность за поиски усовершенствования механизмов такой демократии. Сейчас главное – пройти испытание нынешним кризисом.
