«Теперь нам нужна революция сверху»

 

В чем причины краха СССР и неудач перестройки? Почему страна не воспользовалась свободами 1990-х и «тремя великими шансами» начала 2000-х? С чем мы вступили в новое десятилетие и как сделать, чтобы оно стало эпохой возрождения России? Об этом размышляет Михаил РЕМИЗОВ, человек, который принадлежит к числу наиболее влиятельных российских интеллектуалов, сторонник ускоренной модернизации при опоре на национальные традиции, называющий себя приверженцем «национал-прогрессизма» – единственной, с его точки зрения, идеологии, позволяющей надеяться на «русскую историю успеха».

 

«Союз был слишком зависим от идеологии – и проиграл»

 

– На мой взгляд, одной из главных причин поражения СССР в холодной войне было то, что капитализм как система гораздо более живуч, поскольку может существовать без идеалов. Да, в капиталистическую модель встроено определенное ценностное ядро – протестантская этика, и если она умрет, то капитализм серьезно трансформируется (в принципе нечто подобное мы уже наблюдаем сегодня). Но в целом капиталистическое общество способно воспроизводиться и без апелляций к идеалу, в чем его отличие от коммунизма, существование которого напрямую зависит от состоятельности и достижимости провозглашаемых им идей. Любая утопическая идеология обладает большой мобилизационной силой, когда она находится на подъеме, но при этом отличается меньшей выживаемостью. Так что неудивительно, что Запад оказался более жизнеспособным, чем СССР: западная модель менее утопична и не так нагружена ценностными вещами.

Но могла ли перестройка идти плавно и привести к успеху? Китайский опыт показывает, что это было возможно. Но он же показывает, в чем разница между Китаем и Советским Союзом. Верхушка КНР, когда она фактически приступила к ревизии коммунистического идейного багажа, имела в запасе альтернативную неявную идеологию – китайский национализм. И если бы ее не оказалось, то никакие танки на площади Тяньаньмэнь не спасли бы ситуацию. У нас же вся система пошла вразнос, поскольку у Советского Союза в критический момент не оказалось идеологии сохранения империи. Что же касается западничества в его перестроечном виде, то оно, заполнив в каком-то смысле идеологический вакуум, вовсе не предполагало сбережение единого государства. Можно было только красиво говорить о «новом мышлении» и «общем европейском доме» и при этом по частям интегрироваться в Европу, что во многом и произошло.

Теоретически западнические прочтения советской имперской миссии были в 1980-е годы возможны. Например, в статьях Вадима Цымбурского перестроечного периода красной нитью проходила мысль о том, что крах СССР рано или поздно обернется крахом общезападного проекта. Ведь чем была в реальности холодная война? Внутрисистемным конфликтом двух версий западного проекта – либеральной и социалистической. Однако после распада Советского Союза, который представлял западную цивилизацию на севере Евразии, возникли предпосылки для глобального реванша Азии и «третьего мира». Сейчас мы это видим невооруженным глазом, но разве кто-то в 1980-е годы это понимал?

«В холодной гражданской победили одни, а выгоду получили другие»

– В последнее десятилетие ХХ века большая часть населения России занималась банальным выживанием. Когда целые предприятия переходят на бартерные расчеты, это сложно назвать какими-то умными терминами вроде «капитализма». Известный социолог Теодор Шанин вообще считает феноменом то, что русский народ умудрился выжить в нечеловеческих условиях «лихих девяностых». Как это произошло – вот загадка, которую предстоит разгадать будущим поколениям исследователей.

Чем еще запомнились девяностые? В это время в России появилась новая знать, которая, как в средневековых королевствах, правила по праву завоевания. У нас аналогом завоевания была приватизация, которая зафиксировала победу одной группы населения над другой в «холодной гражданской войне».

Это противостояние носило специфический характер. Уже в конце 1980-х наша интеллигенция раскололась на две крупные фракции: с одной стороны были западники, а с другой – консерваторы, которые, в свою очередь, разделились на сторонников сохранения социализма и адептов православно-монархического ренессанса. Позже это противостояние перешло и на более широкий круг политизированных граждан. Зримо мы это увидели уже в 1991-м, но тогда консервативная группа не успела мобилизоваться – миллионы людей взирали на демократические марши Ельцина с отвращением, но никаких решительных действий не предпринимали. И только в 1993 году, когда дело дошло до штурма Белого дома, в «холодной гражданской войне» наступила короткая горячая фаза. Впрочем, на этом все и успокоилось – борьба двух группировок отошла на задний план. И хотя победителями в «холодной гражданской войне» выступили западники-младореформаторы, реальную выгоду получили лидеры номенклатуры, силовики и новоназначенные крупные предприниматели.

Свою победу триумфаторы зафиксировали с помощью приватизации, прибрав к рукам крупные системообразующие корпорации. Это нельзя назвать частной собственностью в чистом виде – скорее речь идет о форме удельно-коллективного владения. Эта система отчасти похожа на Киевскую Русь, которая принадлежала всем Рюриковичам, воевавшим друг с другом подобно нашим олигархам.

Вообще то обстоятельство, что крупнейшие стратегические активы были по политическому принципу распределены между знатью, всерьез и надолго поставило крест на развитии классического буржуазного капитализма в России. Из-за него основная энергия предпринимательства стала направляться не на создание нового пирога, а на раздел уже существующих лакомых кусочков. А ведь этого можно было избежать – следовало какое-то время не трогать стратегические предприятия, начав приватизацию с малого и среднего секторов. В этом случае бизнес рос бы снизу вверх, набирая силы и готовясь сделать заявку на более крупные активы.

«Свобода девяностых – это миф»

– Сейчас вокруг 1990-х в некоторых кругах складывается определенная мифология: об этом времени говорят как об «эре свободы», в противовес «авторитарным нулевым». Считаю такие противопоставления несостоятельными. В конце концов, свобода – это сложный плод развития человеческой цивилизации, которая требует сложной инфраструктуры: правовой, социальной и экономической. У нас же был заключен пакт между властью и обществом, который сводился к следующему: власть не мешает людям выживать, уезжать, заниматься потреблением и обогащаться с нарушением закона, а люди всерьез не борются за власть. Такой пакт был заключен именно тогда, и если понимать его как свободу, то да, в 1990-е годы мы были свободны. Вот только современную нацию и современную демократию создает совсем другое понимание свободы – свобода, которая идет рука об руку с ответственностью и солидарностью.

Кстати, модель «управляемой демократии» – это опять-таки детище 1990-х годов. Сначала любые демократические проявления у нас подавлялись силовым путем, как это было в 1993-м, а потом подавление приобрело более изощренные – медийные – формы, что показали президентские выборы в 1996-м. Тогда правящая группировка консолидировалась и сделала все, чтобы не допустить смены власти. Шансы постсоветской России на демократию были сильно снижены именно в середине 1990-х, когда у нас не состоялось маятниковой ротации правящей команды. Посмотрите, что в тот же самый период произошло в странах Восточной Европы. Там в результате демократических выборов к власти пришли социал-демократы (бывшие коммунистические функционеры), которые сменили у политического штурвала лидеров «бархатных революций». И демократия в Восточной Европе состоялась. Мы же подобными достижениями похвастаться не можем.

«Истеблишмент начала нулевых не воспользовался тремя великими шансами»

– Главным запросом конца 1990-х был запрос на самоуважение. Прежние иллюзии развеялись, и у граждан России возникла острая потребность чувствовать себя полноценными людьми, у которых есть собственная судьба, поводы для гордости и право играть в мире серьезную роль. Этот запрос и реализовал Владимир Путин. Неслучайно люди сразу заговорили о нем словами: «Вот политик, за которого не стыдно!»

В то время общество переходило от шокового экстремального состояния (излечение через голод, бедность и войну) к нормальному восприятию собственного «я». Но когда самоуважение вернулось, народ был обречен увидеть всю плачевность положения, в котором он оказался. Вот только в нашей дальнейшей психотерапии мы пошли не по пути реального восстановления собственных сил, а по пути аутотренинга. Мы оставались по-прежнему тяжелобольным обществом, но при этом усыпляли себя золотыми имперскими снами.

По сути, имперская идеология была тем, в чем народ действительно нуждался, но она отнюдь не способствовала восстановлению его сил. И это печально – начало нулевых было временем упущенных шансов на реальное возрождение России.

Что это были за шансы? Первый шанс состоял в становлении русской армии и русской нации на волне чеченской войны. Второй – в ставке на консолидацию вокруг России постсоветского пространства (в начале 2000-х сложились благоприятные условия для создания единого экономического пространства с участием Украины). Третий – в том, чтобы использовать восстановительный потенциал постдефолтного роста и возродить отечественную промышленность. Увы, этого не случилось – на протяжении всего десятилетия доля импорта бешеными темпами росла.

По широко распространенному мнению, Россия не смогла воспользоваться тремя великими шансами из-за усталости всего общества от социальных потрясений. 2000-е годы стали эпохой потребления, когда каждый стремился «оттянуться по-своему»: кто-то на яхте с девочками, кто-то с банкой пива у телевизора. Однако я не уверен, что реализация трех шансов требовала тотальной мобилизации. Что нам действительно было нужно, так это активизация истеблишмента, более активная работа правящих групп. Однако таких элитных групп не нашлось.

«Российская элита не создает, а проедает»

– Вообще механизмы воспроизводства национальной элиты у нас серьезно нарушены. Проблема ведь не в том, что общество демобилизовано, а в том, что оно не выделяет качественно отмобилизованную часть. Управленческая и деловая элита – это люди, которые занимают более высокое положение в самых разных иерархиях, но за это несут и гораздо более высокую нагрузку. В России же истеблишмент желает эксклюзивно пользоваться всеми материальными и социальными благами, но при этом не предъявляет к себе никаких требований.

И диагностировать этот недуг непросто – можно описать все симптомы, но определить звено, где происходит нарушение, лично я бы не взялся. Но что это за симптомы? Увы, люди элиты у нас являются носителями неэлитарных и антиэлитарных качеств. Человеку истеблишмента по рангу присуща способность создавать новые ценности, а не только потреблять. У нас ничего подобного не наблюдается. Представители российской верхушки – в чистом виде потребители, которые не замаются сотворением новой реальности, а проедают прежний задел. Людям элиты присуще желание создавать вокруг себя и своей страны центр притяжения. Наш же правящий слой насквозь провинциален – он считает, что станет настоящим истеблишментом только тогда, когда будет принят на Западе. Все его жизненные, деловые и потребительские стратегии об этом красноречиво свидетельствуют.

Еще одна проблема нашей чиновничьей и предпринимательской верхушки – тотальная утрата квалификации. Посмотрите: у нас востребованы лишь те люди, которые либо контролируют финансовые потоки, либо обеспечивают их безопасность. То есть финансисты и силовики. Однако на уровне министерств, ведомств и руководства корпораций (как государственных, так и частных) идет вымывание профильных специалистов, которые понимают, как работают те или иные системы. При принятии ключевых решений у нас погоня за прибылью идет впереди любых инженерно-технологических соображений. В этом, кстати, состоит причина крупнейших техногенных катастроф, будь то авария на Саяно-Шушенской ГЭС, на шахте «Распадская» или затопление «Булгарии».

«К борьбе за выживание ни мы, ни Запад не готовы»

– Пока сложно предугадать, что ждет нас за поворотом истории, но уже очевидно, что 2010-е обещают быть весьма бурными. «Арабская весна», долговые кризисы в США и Евросоюзе, экологические проблемы и техногенные катастрофы – все эти события предвещают нам достаточно жестокую эпоху. Это будет время серьезной борьбы за историческое выживание. К которой ни мы, ни Запад пока не готовы.

Ключевой интеллектуальный вызов нашей эпохи – кризис неолиберальной модели экономики и поиск альтернатив. Длинный маятниковый цикл, когда после кризиса кейнсианской модели роста началась эра неолиберализма, подошел к концу. Но сегодня маятник завис и никак не желает идти в обратную сторону. Мы видим, что кризис неолиберальной экономики сочетается с неолиберальными решениями: сокращением расходов, отказом от социальных программ и так далее. Да, такие меры позволяют купировать текущие проблемы, но не могут сделать главного – создать новую модель экономического роста.

Что же касается России, то я могу прогнозировать поразительное сближение между сценарием инерционно-охранительным и сценарием «революционной перезагрузки». На первый взгляд между ними – гигантская разница. На самом же деле оба сценария ведут к одному и тому же результату. Если все останется без изменений, то мы станем свидетелями двух тенденций. Первая – снижение уровня общественного богатства (потому что кризис будет до нас обязательно доходить и влиять на нашу конъюнктуру, а новые источники роста пока, увы, не создаются). Вторая – нарастание противоречий внутри социума. Причем в первую очередь это затронет элиту, поскольку при сокращении «пирога» неминуемо начинается грызня между различными ее группировками. Но и при псевдореволюционном сценарии мы также полностью забудем об экономическом росте. Начнутся новые судороги гражданской войны – холодной (это скорее всего) или горячей. А каким будет выход из нее – неизвестно.

На мой взгляд, главный вызов России в наступившем десятилетии – умудриться пройти между этими двумя негативными сценариями. И единственный способ – это «революция сверху». Но чтобы она осуществилась, нужно иное качество элитных групп. Пока же непонятно, откуда и как они возьмутся. Ситуация может оздоровиться только в том случае, если начнет меняться этика правящей элиты. Речь идет не просто о личной порядочности, о которой часто говорит премьер-министр, а о формулировании ясных ответов на важнейшие мировоззренческие вопросы: «Для чего мы правим?», «На каких основаниях мы являемся элитой?» и «Каким идеалам мы служим?»

«Необходимы рост национального самосознания и экономика развития»

– Я склонен считать, что высокую этику элит может обеспечить ренессанс национального сознания. Только апелляция к русским национальным ценностям обеспечит солидарность между правящими и подвластными.

Второй момент – выработка новой модели экономического роста, ориентированной на дорогой труд, на рост среднего класса и на повышение качества человеческого материала. И если эта задача ставится всерьез, то России не обойтись без внешнеторгового протекционизма, новой индустриализации и роста инновационного производства.

В социальной же сфере России необходимо преодолеть поляризацию – за счет перераспределения доходов между трудом и капиталом, аналогичных «новому курсу» Рузвельта в США 1930-х годов. У нас есть нереализованный потенциал роста, связанный с появлением массового среднего класса, который обеспечит страну внушительным рынком сбыта.

Сочетание роста национального самосознания с экономикой развития – такой курс можно назвать национал-прогрессизмом. Мне он кажется единственной идеологией, на базе которой возможна «русская история успеха». Заметьте: все успешные модернизации были связаны с нахождением формулы экономического роста и способом замкнуть ее на национальное сознание. Одно без другого просто не работает! Не приводит к успеху голый национализм, как в Прибалтике. Но не работает и голый экономический прагматизм, не способный поставить перед обществом масштабные задачи. Модернизация – это когда происходит замыкание национального сознания и модели экономического роста. Нахождение формулы такого замыкания – вот главная задача, которую России нужно решить в наступившем десятилетии.

досье «нв»

 

Ремизов Михаил Витальевич, президент Института национальной стратегии. Родился в 1978 году в Москве. Окончил философский факультет МГУ, кандидат философских наук. Специалист по политической философии, политолог, публицист. В разное время был редактором отдела политики «Русского журнала», главным редактором Агентства политических новостей. Один из разработчиков «Стратегии-2020».

 

Подготовил Михаил Тюркин