«Немцев учили демократии, а россиян – нет»
Известный немецкий историк Франк Гольчевский рассказал «НВ», почему Россия и Европа пока не построили общий дом и есть ли у русского народа «антидемократический ген»
Чтобы глубже понять настоящее и прошлое России, иногда полезен взгляд со стороны, особенно когда это взгляд заинтересованного, компетентного и искренне любящего нашу страну наблюдателя. К числу таковых относится профессор истории Гамбургского университета Франк Гольчевский – блестящий исследователь и лектор, считающийся в Германии одним из ведущих специалистов по России, Украине и Польше. Автор известной монографии о «русской идее» и славянофильском движении XIX века, он интересуется не только российской историей, но и нашими современными реалиями. Гольчевский еще с советских времен регулярно приезжает в Россию, поддерживает контакты с отечественными учеными, общается с простыми людьми и внимательно следит за политическими новостями. В 1996 году ему довелось поработать наблюдателем на президентских выборах, которые закончились победой Бориса Ельцина.
– Господин профессор, интерес немцев к России просто поразителен – сотни студентов учат русский язык, об СССР защищаются диссертации, а в магазинах целые полки посвящены книгам о нашей стране. Как именно вы пришли к российской истории?
– В моем случае все достаточно просто. Я родился в Польше в семье немцев, поэтому с детства хорошо знал польский язык. В 1958 году мы с родителями перебрались в Германию, и здесь я довольно быстро выучил русский. В общем мое поступление на отделение славистики было во многом предопределено. А потом, в годы моей молодости между Россией и Западом шла холодная война, поэтому все, чтобы было связано с вашей страной, многих увлекало и завораживало. Недаром же говорят: «Людей притягивает все неизвестное». Так я начал специализироваться на истории Польши, России, Украины и Средней Азии, о чем ни разу ни пожалел.
– В Европе нашу страну часто критикуют за отступление от демократии. Почему в Германии с ее сильными авторитарными традициями демократия прижилась, а в России пока не устоялась?
– Эта тема требует глубокого анализа, который будет возможен только тогда, когда откроются все архивы. Но какие выводы можно сделать, что называется, по горячим следам? Во времена перестройки и после распада Советского Союза процесс перехода к демократии был во многом стихийным и неконтролируемым. Мало кто из российских руководителей задумывался о создании полноценных демократических институтов, без которых движение вперед просто невозможно. Параллельно экономическое развитие в постсоветской России шло в том направлении, которое очень быстро разочаровало население. Еще бы – большинство людей потеряли все свои сбережения! И это отразилось не лучшим образом на мнении россиян о демократии, которая стала ассоциироваться с полным хаосом, социальной несправедливостью, обогащением меньшинства, бандитскими разборками и появлением касты олигархов.
В Германии же после Второй мировой войны события развивались совсем по другому сценарию. В отличие от России и большинства постсоветских республик, у нас демократизация сопровождалась бурным экономическим ростом, повышением уровня жизни и построением «государства всеобщего благосостояния». Поэтому даже те, кто поначалу скептически относился к народовластию, могли лично убедиться: демократия работает!
Конечно, демократизация Германии во многом была навязана США и Великобританией, которые долго держали ситуацию под своим контролем. Но людей реально учили жить в демократическом обществе. Им объясняли, как работает местное самоуправление, по каким правилам может протекать политическая жизнь на земельном и на федеральном уровне. А вот россиян демократии никто не учил – создание новой политической системы с самого начало пустили на самотек.
Потом в 2000 году к власти пришел Владимир Путин. При нем какого-то значимого продвижения в сторону демократии не произошло. Зато экономика России в период его правления стала расти высокими темпами, и люди стали жить лучше, чем при Ельцине. Поэтому, в отличие от интеллектуалов либерального толка, большинство россиян рассуждают примерно так: «Если мы выбились из нищеты без демократии, то зачем она вообще нам нужна?»
– Если дальше проводить исторические аналогии, то получается, что современная Россия напоминает Германию периода Веймарской республики, когда бедность, безработица и гиперинфляция заставили немцев разочароваться в демократической форме правления?
– Какие-то параллели действительно существуют, хотя я бы не стал ими увлекаться. Как историк, я осторожно отношусь к различным историческим аналогиям. Помните, как говорили древние? В одну реку нельзя войти дважды – вода уже не та и ты сам уже не тот…
В Веймарской республике никто не фальсифицировал выборы и в политической жизни год от года набирали популярность левые и правые радикалы – коммунисты и нацисты. Что же касается центристских демократических партий, то они, напротив, по мере нарастания экономического кризиса теряли поддержку избирателей. Чем все кончилось – все хорошо знают: в 1933 году партия Гитлера победила на парламентских выборах.
Российских избирателей, к счастью, нельзя назвать радикалами – люди традиционно голосуют за умеренный путь развития страны, который им кажется наименее опасным. Можно по-разному относиться к Борису Ельцину, Владимиру Путину или Дмитрию Медведеву, но согласитесь: ни один из них не исповедует крайних взглядов. И за их умеренную осторожность перед российскими избирателями можно снять шляпу. Только благодаря их голосованию Россия в последние двадцать лет избежала опасного политического поворота в левую и правую сторону.
– Существует точка зрения, что откат от демократии в России произошел еще в 1990-е годы. Многие, например, вообще считают, что президентские выборы 1996 года были сфальсифицированы. Что вы можете сказать по этому поводу как наблюдатель?
– Я очень хорошо помню те выборы. В первом туре я наблюдал в Ижевске, а во втором – в Новосибирске. Если говорить о прямых фальсификациях, массовых вбросах и каруселях, то ничего подобного мы с коллегами не замечали. Однако манипуляции действительно имели место. В конце концов у Бориса Ельцина было больше финансовых и организационных средств, чтобы вести агитацию и рекламировать себя денно и нощно. В Ижевске мы наблюдали в СИЗО, и заключенные рассказывали: «Нам поставили условие: если мы не проголосуем за самого важного кандидата, то нам станет хуже». Подобные истории мы слышали и от студентов – их в случае «неправильного» волеизъявления грозили лишить стипендии. Мы также наблюдали за голосованием в воинской части, где целый взвод солдат завели на участок. Ребята по двое – по трое стояли у одного стола и прекрасно видели, напротив какой фамилии поставил крестик их товарищ. То есть в 1996 году на избирателей оказывали давление, чтобы склонить людей к определенному выбору. И это, разумеется, не могло добавить симпатий народа к такой «демократии».
– На Западе, да и в России иногда можно услышать мнение, что демократия противоречит русскому менталитету, а значит, никогда у нас не приживется…
– Это ерунда. Я всегда скептически относился к разговорам о врожденном «антидемократическом гене» россиян. Народовластие отнюдь не противоречит самой природе русского человека. Для меня русские – самый что ни на есть европейский народ, желающий демократии и способный к ней. Могу сказать по опыту общения с россиянами: в вашей стране даже низшие слои проявляют удивительную образованность, в том числе политическую. А это говорит об огромном демократическом потенциале России, который рано или поздно раскроется в полной мере.
– Вы написали монографию о «русской идее», славянофилах и мессианских настроениях в России XIX века. Насколько идеология той эпохи актуальна для современного российского общества? Оказывает ли она влияние на текущую политику?
– Как ни странно, практически не оказывает. Если славянофильские идеи для кого-то и актуальны, то только для узкого круга интеллектуалов типа Дугина и Проханова. В начале 1990-х годов мы думали, что националистические настроения приобретут колоссальную популярность, – достаточно было посмотреть на лавинообразный рост популярности общества «Память», которое активно продвигало мессианские настроения в духе «Москва – Третий Рим». Однако подобная идеология особо не прижилась, а само общество вскоре исчезло.
Сегодня для России гораздо актуальнее не мечтания о православной монархии, а такие приземленные вещи, как экономика, устройство государства, державная мощь, геополитика и борьба за сферы влияния. Казалось бы, нам, европейцам, стоит по этому поводу бить в набат, но лично мне не страшно. В конце концов подобными категориями мыслят и в других крупных государствах – в Америке или Китае. Так что в своих геополитических амбициях Россия не является уникальной, исключительной страной – в этом ее поведении я усматриваю переход в нормальное, естественное состояние.
– Но почему славянофильские идеи все же не прижились у нас после распада СССР?
– Люди быстро успокоились. Я хорошо помню, в каком эмоциональном состоянии находились россияне в 1990-е годы. Народ пребывал в шоке, не понимая, что вообще происходит и что их ждет в будущем. С распадом СССР распалась привычная жизнь – все, что люди считали важным и дорогим, в одночасье ушло в небытие. Естественно, что в ситуации духовных потрясений люди стали искать в прошлом те точки опоры, которые помогли бы им в строительстве новой идентичности. И что они нашли? Православие, Бердяева, Ильина, Серебряный век и славянофилов. В этом процессе свою роль сыграли и интеллектуалы типа Александра Дугина, которые подсунули определенной части населения обновленную версию евразийства. Сегодня очень многие русские на вопрос: «Кто мы?» не раздумывая отвечают: «Мы – евразийцы».
Однако когда я приезжал в Россию в 2000-е годы, то каждый раз замечал, что эмоциональное напряжение постепенно спадает и люди начинают чуть увереннее смотреть в будущее. Страна более или менее определилась со своим местом в истории, по крайней мере перестала делать из этой темы трагедию. И тогда выяснилось, что русские, взяв какие-то элементы из идейного багажа царской России, не стали в полном объеме возрождать идеологии XIX века. Да и как могло быть иначе? Тут опять уместно вспомнить изречение древних: «В одну реку нельзя войти дважды».
Есть еще один важный момент – у россиян стал пропадать комплекс неполноценности, который мучил их с советских времен. Помнится, еще Никита Сергеевич Хрущев обещал догнать и перегнать Запад, но все понимали, что этого на самом деле не произошло. И тогда в элите и широких слоях населения развилось чувство собственной ущербности – крайне опасная на самом деле штука. Ведь если уж на то пошло, то поиски своего пути и места в истории кажутся мне более здоровым явлением, чем вечная игра в догонялки. С психологической точки зрения стремление обрести свою индивидуальность гораздо лучше как для самой России, так и для ее соседей.
– Кстати, о соседях. Во времена перестройки у нас и на Западе была популярна идея «общеевропейского дома», который россияне и европейцы построят в XXI веке. Почему этот замысел так и остался политической утопией?
– Тут можно выделить целый комплекс причин. Нельзя забывать настроения в Польше, Прибалтике, Румынии, где по-прежнему очень боятся русского соседа и живут кошмарными воспоминаниями о СССР и царской России. Народы и элиты этих стран вряд ли бы согласились создать единое геополитическое пространство вместе с Москвой. Это не Германия, Франция и Италия, где идеи «общеевропейского дома» готовы рассматривать всерьез многие политики.
Свою роль сыграли и гегемонистские устремления США, которые стремились закрепить свою победу в холодной войне ценой унижения России. Расширение НАТО на Восток, военные базы рядом с российской территорией, югославская война – все это привело к разочарованию многих россиян в Западе и Европе. Америка уж очень хочет получить власть над миром, что исторически вполне объяснимо, – в своем стремлении к глобальной гегемонии американцы еще ни разу по-настоящему не обжигались. Это мы, немцы, больше не хотим диктовать другим народам свою волю – при всей своей экономической мощи Германия не стремится к политическому лидерству в Европейском союзе. Зачем нам этот груз? Мы уже пытались в прошлом стать мировым диктатором – спасибо, больше не надо.
Не способствуют взаимному доверию и угрозы, периодически звучащие из Москвы. Все эти разговоры о том, что нужно модернизировать оружие, разместить где-то ракеты и продумать «симметричный и адекватный ответ»… И хотя я подобную риторику не воспринимаю всерьез, неприятный осадок у многих европейцев все равно остается.
– Может быть, дело еще и в том, что российская политическая элита потеряла интерес к строительству «общеевропейского дома»?
– Я бы так не сказал. В начале своего правления Владимир Путин выступил в бундестаге с речью на немецком языке, в которой призвал Европу пойти на историческое сближение с Россией и объединить русские ресурсы с европейскими технологиями. А в прошлом году он опубликовал в газете Sueddeutsche Zeitung статью, в которой предложил создать единое экономическое пространство – от Лиссабона до Владивостока. Мне кажется, Владимир Путин совершенно искренне заинтересован в таком повороте событий. Другое дело – он не готов платить за это слишком большую цену.
– То есть мы еще долго будем жить на одном континенте в состоянии исторической неопределенности?
– Вы знаете, я смотрю в будущее с надеждой, и главный источник моего оптимизма – настроения в среде российской и европейской молодежи. Недавно я участвовал во Франкфурте-на-Одере во встрече студентов из России, Польши и Германии. И что я заметил? Ребята почти не отличаются друг от друга и прекрасно общаются между собой, что не может не вселять радость. Я пока не знаю, каким окажется наше совместное будущее, – мы можем действительно построить общий дом, можем воздвигнуть рядом два отдельных дома, а можем жить в одном доме, но в разных квартирах. В конечном итоге все это – второстепенные детали. Главное – Россия и Европа в любом случае будут вместе.
Беседовал Михаил Тюркин, Гамбург. Фото автора
