Культура
"Я УХОДИЛ ТОГДА В ПОХОД..."
08 май
УЖЕ ШЕСТЬ лет он борется за жизнь. Уже шесть лет мужественно противостоит тяжелой болезни, которая выпала на долю артиста и солдата. Уже шесть лет для нас молчит его божественный голос...
***
А ЕГО СТРОГИЙ концертный костюм - на своем постоянном месте, в шкафу. Там же - полевая сумка, которая и сегодня, кажется, пропитана фронтовой гарью. В сумке - военный билет, другие старые документы. И есть там листок с почти стершимися карандашными строчками:
Я уходил тогда в поход
В суровые края.
Рукой взмахнула у ворот
Моя любимая...
Эту песню, которую сложили Никита Богословский и Евгений Долматовский, он торопливо записал весной сорок третьего, прямо во время выступления фронтовой концертной бригады в их станице Константиновской. Солдату казалось: в песне - все про него, хотя если по правде, то не было еще любимой девушки и никто не провожал его в поход, потому что даже мамы не было...
***
МАМА - комиссар Красной Армии на Гражданской, партработник в мирное время - умерла в тридцать восьмом. Когда спустя четыре года в окопах близ Сталинграда сыну вручат партбилет, он бережно вложит его в старую, потрескавшуюся, с выпуклыми буквами ВКП(б) обложку, в которой долгие годы хранился другой партийный билет - мамин.
Оставшись круглым сиротой (отца потерял еще раньше), сын закончил школу и подал заявление в Московское военно-инженерное училище. В ночь на двадцать второе июня заступил на дежурство по роте. Вдруг приказ: "Поднять роту по тревоге!" Выдали оружие (уже не учебное, боевое) и - под Наро-Фоминск... Так он уходил в свой поход...
Всего хлебнул сполна: и противотанковые рвы рыл, и под бомбежкой лежал, и с парашютом прыгал. Хорошо помнит август сорок второго, когда на Дону их 40-я гвардейская стрелковая одолела атаку гитлеровских танков. До сих пор сердце остро отзывается на то, что было под Сталинградом...
Оборону заняли у городка Серафимович. До немцев - меньше ста метров. Выделили участок обороны в полтора километра, а осталось их в роте всего-навсего четырнадцать. Тут приказ: взять высоту 172,1. Вперед двинулись ночью, без артподготовки. Сразу упал комбат. Тогда герой этого повествования, совсем еще юный ротный, принял на себя командование батальоном. Сколько молодых жизней потребовала проклятая та высотка! Но все-таки одолели, вцепились зубами, отбили одиннадцать контратак - орден Красной Звезды напоминает ему теперь про тот нескончаемый бой... И разве забыть солдату новогоднее сражение за железнодорожную станцию Обливская, откуда гитлеровцы воздушным путем продолжали перебрасывать боеприпасы окруженным солдатам Паулюса... Он был в штурмовой группе, которая рванула прямо на пулеметы, и фашисты не выдержали...
А орден Отечественной войны (не юбилейный, а боевой) - это уже память о битве за плацдарм на Немане. И опять, после того как под огнем форсировали реку, вел он вперед своих автоматчиков. Вдруг - "тигры"... Пожалуй, так жарко еще никогда не приходилось солдату. Спасибо нашим "катюшам" - выручили...
И контузии случались на фронтовых дорогах, и ранения, но молодость брала свое. В двадцать лет он - уже гвардии капитан, начальник полковой разведки. Находчив. Умел. Храбр... Черной октябрьской ночью близ пограничной реки Шешупе, когда срочно потребовался "язык", сам возглавил поисковую группу. Все проделали быстро, четко. И вдруг... Гитлеровец возник в траншее неожиданно, откуда-то сбоку. Видимо, почувствовав, что сейчас, в прыжке, этот русский его опередит, успел швырнуть гранату...
***
И ВОТ - госпитальная койка, и не гнать ему врага дальше, до самого Берлина, и вообще без костылей не ступить ни шагу... Когда становилось особенно тошно, доставал баян. Этот старенький баян таскал за собою, считай, полвойны и в минуты передышки подбирал по слуху "Землянку", "Темную ночь", "Вечер на рейде" - в общем, все те не очень-то мудреные, но ни с какими другими не сравнимые по силе, по духу, по особой своей могучести песни, которые и на фронте, и в тылу были порой нужнее хлеба... Так вот, бывало, играл, напевал, а вскоре еще и дуэт составился - с командиром артвзвода Яковом Сегелем. Много позже Сегель станет известным кинорежиссером (вспомните хотя бы "Дом, в котором я живу", "Прощайте, голуби"), а тогда все в части звали его Робертом Грантом и просили спеть "про веселый ветер", потому что перед войной мальчуган снялся в том самом замечательном фильме.
Но возвратимся в госпитальную палату... Лежал там летчик Алексей Кордонский. Без руки. Лежал и молчал. Больше месяца. И однажды подсел к нему молоденький сосед с баяном: "Я уходил тогда в поход в суровые края... Темная ночь, только пули свистят по степи... На позиции девушка провожала бойца..." Были и другие песни, а еще - долгие разговоры... Когда через месяц прощались, летчик признался: "Ты мне жизнь сохранил, ведь я тогда о самоубийстве подумывал..."
***
И ПРИШЕЛ самый долгожданный день, полный улыбок и слез. Праздничный концерт в госпитале удался на славу. Особенный успех выпал на долю нашего героя: положив на пол костыли, неловко опершись на стул, в затрапезном линялом халате, он, уже под "чужой" аккомпанемент, пел без пере-
дыху - и про темную ночь, и про фронтовую землянку, и про любимую девушку, которая провожала в поход солдата... Раненые хлопали оглушительно, медсестры всхлипывали, а присутствовавшая там преподавательница местного музучилища сказала: "Вам надо петь". Назавтра она отвела подопечного к своим коллегам и после прослушивания вопрос был решен.
Училище закончил за два с половиной года вместо четырех. Потом - Ленинградская консерватория, аспирантура... С той поры мы узнали и полюбили артиста Анатолия Александровича.
***
БОЛЕЕ четырех десятилетий отдал он филармоническому отделу Ленконцерта. И в Бресте, и на Сахалине, и в Душанбе, и за Полярным кругом - везде его встречали как старого знакомого. Да и за границей тоже. Анатолий не смог дойти до Берлина в сорок пятом, но он с песней пришел туда на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в пятьдесят первом - и вернулся домой с золотой медалью... Его аудиторией были не только концертные залы, но и сельский клуб, турбинный цех, студенческое общежитие... Репертуар грандиозный: Чайковский, Римский-Корсаков, Брамс, Бах, Шуберт, Шуман... А рядом - старинные русские романсы: Алябьев, Гурилев, Варламов... И итальянцы: Беллини, Денца, Куртис... Прицел - только на лучшие, классические образцы!
И конечно - песни... В песню он был влюблен, но при этом всегда оставался строг - и к песне, и к себе. Не гонялся за модой, не прельщался дешевым успехом. Его никогда невозможно было представить в шлягерном репертуаре, шепчущим в микрофон интимный текстик очередной заграничной или отечественной поделки. Ему никогда не могло бы прийти в голову корчиться на сцене, что-то выкрикивать или, допустим, просить зрителей помогать ему дружными хлопками, так называемым "скандёжем". Такое "искусство" артисту всегда было и чуждо, и противно. Его композиторы - такие, как Дунаевский, Богословский, Соловьев-Седой, Петров, да и другие, не менее достойные, - в подобной "интерпретации" явно не нуждаются...
Моряки-североморцы подарили ему бескозырку, пехотинцы - саперную лопатку, пограничники - бинокль... Подобные встречи всегда были ему особенно дороги. Иногда в зале вдруг оказывался тот, кто был рядом тогда, на фронте. А однажды пришел на концерт его "крестник", Алексей Николаевич Кордонский. Узнав в первом ряду старого друга, артист запел: "Нет, не время стареть нам, седым ветеранам, жизнь - не конченый бой, мы идем в полный рост; залечите, врачи, наши старые раны, мы слетаем еще с сыновьями до звезд..."
***
НУ А МЫ дружим с середины шестидесятых. И все эти годы я восхищался не только его блистательным тенором, но и мощным жизненным зарядом. На радость верной спутнице Лидочке и тогда еще маленькой Иришке, он был отчаянным выдумщиком, фантазером. И кинофильмы снимал, и рыбачил, и по грибы шастал... А еще - заядло коллекционировал марки и значки. А еще - лихо водил свой "инвалидный" "Запорожец", плавал в лесном озере, на коньках (без ступни!) катался... Одно время у нас даже была совместная концертная программа: он - пел, я о нем зрителю рассказывал. Никогда не забуду, например, какую бурю оваций выдали ему в декабре 1990-го новгородцы, когда чуть уставший после двух отделений Анатолий Константинович, слегка прихрамывая, покидал сцену... Как-то в связи с его юбилеем я сочинил оду, где, в частности, были такие строки: "Всегда он - в творческом полете, красив и строен, как улан. И сам Лучано Паваротти уже зовет его в Милан..."
***
ОДНАКО в феврале 2001-го, после концерта для блокадников, вдруг - инфаркт, а через неделю еще и инсульт... Ах как мужественно он всему этому противостоял, да и сейчас продолжает сопротивляться - народный артист России, гвардии капитан в отставке! Даже трех молодых вокалистов таинствам искусства обучает, хотя ему самому воспроизвести мелодию очень непросто... Но он - солдат Великой Отечественной и поэтому не сдается! Не зря же среди его наград есть и совсем особая: медаль Всемирной федерации ветеранов войны. Лично я такой больше ни у кого (тем более в актерском мире) не видел...
Дорогой Анатолий Константинович, ну, пожалуйста, держитесь! Именно так держитесь, родимый, как - помните? - в ту грозную пору, когда вы уходили в свой самый главный, самый трудный поход...
Гитлеровец возник в траншее неожиданно, откуда-то сбоку. Видимо, почувствовав, что сейчас, в прыжке, этот русский его опередит, успел швырнуть гранату...
Лев СИДОРОВСКИЙ
***
А ЕГО СТРОГИЙ концертный костюм - на своем постоянном месте, в шкафу. Там же - полевая сумка, которая и сегодня, кажется, пропитана фронтовой гарью. В сумке - военный билет, другие старые документы. И есть там листок с почти стершимися карандашными строчками:
Я уходил тогда в поход
В суровые края.
Рукой взмахнула у ворот
Моя любимая...
Эту песню, которую сложили Никита Богословский и Евгений Долматовский, он торопливо записал весной сорок третьего, прямо во время выступления фронтовой концертной бригады в их станице Константиновской. Солдату казалось: в песне - все про него, хотя если по правде, то не было еще любимой девушки и никто не провожал его в поход, потому что даже мамы не было...
***
МАМА - комиссар Красной Армии на Гражданской, партработник в мирное время - умерла в тридцать восьмом. Когда спустя четыре года в окопах близ Сталинграда сыну вручат партбилет, он бережно вложит его в старую, потрескавшуюся, с выпуклыми буквами ВКП(б) обложку, в которой долгие годы хранился другой партийный билет - мамин.
Оставшись круглым сиротой (отца потерял еще раньше), сын закончил школу и подал заявление в Московское военно-инженерное училище. В ночь на двадцать второе июня заступил на дежурство по роте. Вдруг приказ: "Поднять роту по тревоге!" Выдали оружие (уже не учебное, боевое) и - под Наро-Фоминск... Так он уходил в свой поход...
Всего хлебнул сполна: и противотанковые рвы рыл, и под бомбежкой лежал, и с парашютом прыгал. Хорошо помнит август сорок второго, когда на Дону их 40-я гвардейская стрелковая одолела атаку гитлеровских танков. До сих пор сердце остро отзывается на то, что было под Сталинградом...
Оборону заняли у городка Серафимович. До немцев - меньше ста метров. Выделили участок обороны в полтора километра, а осталось их в роте всего-навсего четырнадцать. Тут приказ: взять высоту 172,1. Вперед двинулись ночью, без артподготовки. Сразу упал комбат. Тогда герой этого повествования, совсем еще юный ротный, принял на себя командование батальоном. Сколько молодых жизней потребовала проклятая та высотка! Но все-таки одолели, вцепились зубами, отбили одиннадцать контратак - орден Красной Звезды напоминает ему теперь про тот нескончаемый бой... И разве забыть солдату новогоднее сражение за железнодорожную станцию Обливская, откуда гитлеровцы воздушным путем продолжали перебрасывать боеприпасы окруженным солдатам Паулюса... Он был в штурмовой группе, которая рванула прямо на пулеметы, и фашисты не выдержали...
А орден Отечественной войны (не юбилейный, а боевой) - это уже память о битве за плацдарм на Немане. И опять, после того как под огнем форсировали реку, вел он вперед своих автоматчиков. Вдруг - "тигры"... Пожалуй, так жарко еще никогда не приходилось солдату. Спасибо нашим "катюшам" - выручили...
И контузии случались на фронтовых дорогах, и ранения, но молодость брала свое. В двадцать лет он - уже гвардии капитан, начальник полковой разведки. Находчив. Умел. Храбр... Черной октябрьской ночью близ пограничной реки Шешупе, когда срочно потребовался "язык", сам возглавил поисковую группу. Все проделали быстро, четко. И вдруг... Гитлеровец возник в траншее неожиданно, откуда-то сбоку. Видимо, почувствовав, что сейчас, в прыжке, этот русский его опередит, успел швырнуть гранату...
***
И ВОТ - госпитальная койка, и не гнать ему врага дальше, до самого Берлина, и вообще без костылей не ступить ни шагу... Когда становилось особенно тошно, доставал баян. Этот старенький баян таскал за собою, считай, полвойны и в минуты передышки подбирал по слуху "Землянку", "Темную ночь", "Вечер на рейде" - в общем, все те не очень-то мудреные, но ни с какими другими не сравнимые по силе, по духу, по особой своей могучести песни, которые и на фронте, и в тылу были порой нужнее хлеба... Так вот, бывало, играл, напевал, а вскоре еще и дуэт составился - с командиром артвзвода Яковом Сегелем. Много позже Сегель станет известным кинорежиссером (вспомните хотя бы "Дом, в котором я живу", "Прощайте, голуби"), а тогда все в части звали его Робертом Грантом и просили спеть "про веселый ветер", потому что перед войной мальчуган снялся в том самом замечательном фильме.
Но возвратимся в госпитальную палату... Лежал там летчик Алексей Кордонский. Без руки. Лежал и молчал. Больше месяца. И однажды подсел к нему молоденький сосед с баяном: "Я уходил тогда в поход в суровые края... Темная ночь, только пули свистят по степи... На позиции девушка провожала бойца..." Были и другие песни, а еще - долгие разговоры... Когда через месяц прощались, летчик признался: "Ты мне жизнь сохранил, ведь я тогда о самоубийстве подумывал..."
***
И ПРИШЕЛ самый долгожданный день, полный улыбок и слез. Праздничный концерт в госпитале удался на славу. Особенный успех выпал на долю нашего героя: положив на пол костыли, неловко опершись на стул, в затрапезном линялом халате, он, уже под "чужой" аккомпанемент, пел без пере-
дыху - и про темную ночь, и про фронтовую землянку, и про любимую девушку, которая провожала в поход солдата... Раненые хлопали оглушительно, медсестры всхлипывали, а присутствовавшая там преподавательница местного музучилища сказала: "Вам надо петь". Назавтра она отвела подопечного к своим коллегам и после прослушивания вопрос был решен.
Училище закончил за два с половиной года вместо четырех. Потом - Ленинградская консерватория, аспирантура... С той поры мы узнали и полюбили артиста Анатолия Александровича.
***
БОЛЕЕ четырех десятилетий отдал он филармоническому отделу Ленконцерта. И в Бресте, и на Сахалине, и в Душанбе, и за Полярным кругом - везде его встречали как старого знакомого. Да и за границей тоже. Анатолий не смог дойти до Берлина в сорок пятом, но он с песней пришел туда на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в пятьдесят первом - и вернулся домой с золотой медалью... Его аудиторией были не только концертные залы, но и сельский клуб, турбинный цех, студенческое общежитие... Репертуар грандиозный: Чайковский, Римский-Корсаков, Брамс, Бах, Шуберт, Шуман... А рядом - старинные русские романсы: Алябьев, Гурилев, Варламов... И итальянцы: Беллини, Денца, Куртис... Прицел - только на лучшие, классические образцы!
И конечно - песни... В песню он был влюблен, но при этом всегда оставался строг - и к песне, и к себе. Не гонялся за модой, не прельщался дешевым успехом. Его никогда невозможно было представить в шлягерном репертуаре, шепчущим в микрофон интимный текстик очередной заграничной или отечественной поделки. Ему никогда не могло бы прийти в голову корчиться на сцене, что-то выкрикивать или, допустим, просить зрителей помогать ему дружными хлопками, так называемым "скандёжем". Такое "искусство" артисту всегда было и чуждо, и противно. Его композиторы - такие, как Дунаевский, Богословский, Соловьев-Седой, Петров, да и другие, не менее достойные, - в подобной "интерпретации" явно не нуждаются...
Моряки-североморцы подарили ему бескозырку, пехотинцы - саперную лопатку, пограничники - бинокль... Подобные встречи всегда были ему особенно дороги. Иногда в зале вдруг оказывался тот, кто был рядом тогда, на фронте. А однажды пришел на концерт его "крестник", Алексей Николаевич Кордонский. Узнав в первом ряду старого друга, артист запел: "Нет, не время стареть нам, седым ветеранам, жизнь - не конченый бой, мы идем в полный рост; залечите, врачи, наши старые раны, мы слетаем еще с сыновьями до звезд..."
***
НУ А МЫ дружим с середины шестидесятых. И все эти годы я восхищался не только его блистательным тенором, но и мощным жизненным зарядом. На радость верной спутнице Лидочке и тогда еще маленькой Иришке, он был отчаянным выдумщиком, фантазером. И кинофильмы снимал, и рыбачил, и по грибы шастал... А еще - заядло коллекционировал марки и значки. А еще - лихо водил свой "инвалидный" "Запорожец", плавал в лесном озере, на коньках (без ступни!) катался... Одно время у нас даже была совместная концертная программа: он - пел, я о нем зрителю рассказывал. Никогда не забуду, например, какую бурю оваций выдали ему в декабре 1990-го новгородцы, когда чуть уставший после двух отделений Анатолий Константинович, слегка прихрамывая, покидал сцену... Как-то в связи с его юбилеем я сочинил оду, где, в частности, были такие строки: "Всегда он - в творческом полете, красив и строен, как улан. И сам Лучано Паваротти уже зовет его в Милан..."
***
ОДНАКО в феврале 2001-го, после концерта для блокадников, вдруг - инфаркт, а через неделю еще и инсульт... Ах как мужественно он всему этому противостоял, да и сейчас продолжает сопротивляться - народный артист России, гвардии капитан в отставке! Даже трех молодых вокалистов таинствам искусства обучает, хотя ему самому воспроизвести мелодию очень непросто... Но он - солдат Великой Отечественной и поэтому не сдается! Не зря же среди его наград есть и совсем особая: медаль Всемирной федерации ветеранов войны. Лично я такой больше ни у кого (тем более в актерском мире) не видел...
Дорогой Анатолий Константинович, ну, пожалуйста, держитесь! Именно так держитесь, родимый, как - помните? - в ту грозную пору, когда вы уходили в свой самый главный, самый трудный поход...
Гитлеровец возник в траншее неожиданно, откуда-то сбоку. Видимо, почувствовав, что сейчас, в прыжке, этот русский его опередит, успел швырнуть гранату...
Лев СИДОРОВСКИЙ
