«Я зачем-то выживала много раз…»
В Петербурге прошла премьера спектакля «Зачарованные смертью», завершающего триптих «Мы живем, под собою не чуя страны…»
Первая постановка называлась «Мандельштама нет» (моноспектакль Галины Филимоновой по воспоминаниям Надежды Мандельштам). Второй постановкой стал «Ночной дозор» по повести Михаила Кураева. И вот у режиссера Олега Дмитриева родилась третья работа «Зачарованные смертью», созданная на основе текста Светланы Алексиевич.
В первом спектакле оставшаяся одна то ли еще жена, то ли уже вдова Мандельштама безропотно и безрезультатно ждала, ждала, ждала своего мужа Осипа. Хотя было понятно, что нет его в живых. И никогда им не свидеться больше. Во второй постановке бывший вертухай товарищ Полуболотов вспоминал свое прошлое. Не оправдывался, не считал, что ему есть чего стыдиться. Выслеживать, сторожить и убивать людей – это ведь тоже кто-то должен делать. Он свято верил в великую идею и светлое будущее, которое его должно было настигнуть. В реальности же он доживал свои дни в нищете никому не нужным пенсионером, которому дочь-кукушка сбросила на попечение внука-аутиста.
«Зачарованные смертью» – история не менее страшная. Она, так же как и предыдущие истории «Авторского театра», посвящена нашему советскому наследию. Страшному, как радиация. Выжигающему, умертвляющему все, что подает признаки жизни. Именно оно привело нас в то состояние и ту страну, в которой нам всем сейчас приходится жить.
Главная героиня (Анжелика Неволина) – красивая женщина с большими глазами и чистым, открытым лицом. Но выражение этого лица – просящее. Глаза то и дело наполняются слезами. У большинства русских такие лица: либо хмурые, либо просящие. Ее, эту женщину в коричневом платье с белым воротничком, так похожим на советскую школьную форму, вырастила Родина. Детский дом. Потому что ее настоящую мать признали врагом народа и отправили по лагерям. И девочка была приучена сызмальства ходить в одном пальтишке, есть плохую пищу, любить Сталина и некую Ро-ди-ну... Родину-мать. А Родина-мать девочку не любила. Она ее изуродовала. Бывшая девочка всю жизнь проходила, не поднимая глаз, в одной паре обуви. Красивые туфли были куплены только единожды. И отложены для похорон. Девочка выросла и вышла замуж. Родила сына. Сын, как и многие сегодняшние 40-летние, родился при коммунизме, а возмужал уже не понятно при какой системе. На руинах прошлого и в тумане неясного будущего, со сбитым прицелом, с невыясненными целями и задачами. И так же, как многие его ровесники, в разворованной стране занялся бизнесом. Бизнесом по-русски, когда выживает самый ловкий и сильный, но не обязательно самый умный.
Мать и сын. Кровь и плоть. Нет двух более близких существ, чем они. Но в случае этой конкретной семьи, как и во многих аналогичных случаях, система ценностей, которая воспитала старшее поколение, категорически не совпадает с системой координат младших. Поколение детей не верит в светлое будущее и в силы советского прошлого. А поколение родителей не может понять, как жить дальше, зачем просыпаться каждый день в стране, где все по-новому, где никто не говорит, как надо, что надо делать, в кого верить, кого ненавидеть.
Действие спектакля начинается с того, что Мать рассказывает о своей попытке самоубийства. О том, как тихо прибрала комнату, поставила свежие цветы в вазу, оделась понаряднее. Чтобы когда придет Сын (Владимир Селезнев), он не был так напуган смертью. Она хотела максимально смягчить удар. Но самоубийства не случилось. Соседка почувствовала запах газа. Ее откачали. «Я зачем-то выживала много раз…» – скажет она. В этих тихих словах, произнесенных с улыбкой и одновременно мокрыми от слез глазами, ключ к тексту Алексиевич, мимо которого режиссер Олег Дмитриев, кажется, прошел мимо. Вопрос в том, нарочно или случайно.
Дмитриев – ученик Льва Додина. Ему близко масштабное мышление учителя. Он копает глубоко. Поверхность – вне его поля зрения. Анализ – великое дело. Нужно уметь задавать вопросы и искать на них ответы. Если мы не будем спрашивать, мы никогда ничего не узнаем. Если мы будем забывать, то и нас будут забывать. Это с одной стороны. С другой – есть то, что уже пережито, что уже отрефлексировано. Что такое подвид «человек советский», нам всем понятно. Это существо, лишенное воли. С человеком напуганным можно делать все что угодно, он не возразит. Современные потомки «человеков советских», те, кто смог шагнуть по лестнице эволюции вверх, стараются по капле выдавливать из себя этого раба, те, кто остался в менее развитых, продолжают выживать, жаловаться и бояться. Всего.
Никогда не возвращайтесь в те места, где вы были счастливы, – писала в автобиографии Агата Кристи, женщина-революция своего времени. Перефразировав, можно добавить, что не стоит возвращаться в те места, где мы были несчастны, пусть даже в воспоминания. Это неконструктивно. Живя воспоминаниями, болью в прошлом, мы топчемся на месте. Иногда нужно забывать, прощать, оставлять прошлое в прошлом. Только в этом залог движения вперед. «Я зачем-то выживала много раз…» Зачем? Для того ли была дана героине повести Алексиевич и спектакля Дмитриева жизнь снова и снова, чтобы страдать и плакать? Чтобы быть несчастной? А может, ей давалась возможность переиграть, попробовать еще раз?.. И стать наконец счастливой? Красивой. Купить новые туфли, платье, влюбиться, ходить в кино, есть мороженое, вырастить своего сына счастливым человеком?
Театр Олега Дмитриева увлечен педалированием боли. Снова и снова, из спектакля в спектакль нас возвращают в страшное прошлое и принудительно оставляют в памяти зверства, на которые способен человеческий разум. У «Авторского театра» высокая миссия: делать так, чтобы помнили. Триптих завершен. Куда дальше? Как будет развиваться этот театр? Несмотря на то что Дмитриев вышел из додинской «шинели», режиссерский путь у него свой. Возможно, быть зачарованным прошлым – генеральный путь его театра. А возможно, он поверит в то, что можно идти по жизни не обязательно смеясь, но хотя бы улыбаясь.
Катерина Павлюченко, театровед
