Выбирайте слова, ё-пэ-рэ-сэ-тэ!

Прошлым летом вступили в силу поправки в закон «О государственном языке», запретившие использование ненормативной лексики в произведениях искусства и СМИ. А совсем недавно группа кинорежиссёров попросила правительство отменить эти поправки хотя бы частично. Тут такой кризис, и в международных отношениях не поймёшь что, а они про мат…

На самом деле всё логично. Мат – он же матерщина, он же сквернословие, он же ненормативная и обсценная лексика – расцветает махровым цветом именно в тяжёлые времена. Когда революция, война, глубокий кризис… Почему? Да потому, что у этой мерзости такая природа.

Вообще-то, было бы уместно ожидать, что деятели искусства и журналисты традиционной лексической ориентации относятся к матерщине резко отрицательно. Однако как-то раз, попав на писательский круглый стол, где разговор шёл именно о ненормативных выражениях, я с удивлением услышал, что инженеры человеческих душ, включая главных инженеров, старших, младших и ведущих, наоборот, готовы горой стоять за возможность писать в романах, повестях и рассказах теми же словами, какими хулиганы пишут на заборах.

Общий знаменатель большинства писательских выступлений был короток и однозначен: запрет на использование всего богатства выразительных средств русского языка – это возвращение цензуры и ограничение свободы творчества. Числитель же оказался многосоставным. Во-первых, матерные выражения являются в высшей степени народными и, давно утеряв свой прямой смысл, превратились в идиомы, а потому так называемые непечатные слова ничем не хуже печатных. Во-вторых, каждый читатель должен иметь право на свободу выбора, и, если кому-то нравятся книжки с «откровенными» выражениями, никто не вправе ограничивать и такие вкусы. Наконец, в-третьих, взрослые члены семьи, а также учителя и библиотекари должны следить за тем, что читают недоросли, к этому их обязывает в одном случае родительский долг, а в другом – профессиональный. Тем более сколько эти слова и выражения ни запрещай, они со временем всё равно просачиваются в литературный язык и получают там постоянную прописку. Вот ведь когда-то всякие там «чёртова кукла», «бардак», «шлюха» считались отборной бранью, а теперь едва ли покоробят даже самых отъявленных пуристов. Да и словечки-заменители типа «ё-моё», «ё-пэ-рэ-сэ-тэ» или «блин» уже ни у кого не вызывают возмущения…

И вот здесь мы подбираемся к самой сути дела. Действительно, языковые грубости – сущая условность. Так, в стародавние времена в приличном обществе нельзя было сказать: «Она беременна». Надо было непременно использовать эвфемизм: «Находится в интересном положении». В целом ряде современных стран отборнейшие ругательства не имеют никакого отношения к половым органам и совокуплениям и в нашем понимании вполне благозвучны. 

Конечно, понятия о непристойности варьируются от одной эпохи к другой и у каждого народа свои. Однако если кто-нибудь считает, будто запретные зоны в языке и поведении в последнее время неуклонно сокращаются, то это заблуждение: что-то и вправду становится общеупотребительной нормой, но что-то из нормы переходит в область табу. 

Социальная психология уверяет, что языковые и поведенческие табу крайне важны: это стражи у врат общественной морали. И резкое сокращение табуированной территории так же опасно, как появление озоновых дыр. Разница лишь в том, что в одном случае возникает угроза физической гибели человека, а в другом – нравственной. Вот почему полная речевая и поведенческая распущенность охватывает общество в периоды таких социальных безумств, как революция и гражданская война, или столь тяжких времён, как массовые репрессии и масштабный глубокий кризис, – нравственные требования ослабевают.

…Не хочу показаться святее римского папы: аз грешен есмь, впрочем, как, наверное, и многие читатели. Но крепкое словцо позволяю себе крайне редко, в очень избранных обстоятельствах. Даже при тех, кто к таким «изыскам» относится благосклонно.

 

Сергей Ачильдиев, редактор отдела спецпроектов «НВ»