«Всё же не зря мы тут коптили небо»
Легендарный режиссёр Марк Захаров о том, как с возрастом изменилось его мировоззрение
Нынешние гастроли «Ленкома» приурочили к юбилею главы театра – в октябре прошлого года Марку Захарову исполнилось 80 лет. В первый день гастролей, пока актёры готовились к премьерному показу последней работы Захарова «Небесные странники» (микса сочинений Чехова и древнегреческого комедиографа Аристофана), корреспонденту «НВ» удалось побеседовать с режиссёром.
– Марк Анатольевич, скажите честно, за все эти десятилетия руководства одним театром не устали от режиссуры вообще?
– Ну, если честно, то бывает – по утрам накатывает депрессия… Но я же понимаю, что ничего другого я делать не мог по определению…
– Но не с рождения же вас наставляли на режиссёрскую стезю?
– Нет, и тяга к режиссуре вообще проявилась, когда я был вполне зрелым человеком. В школе же, когда все думают о своём жизненном выборе, я даже не помышлял ни о чём таком…
– И тем не менее…
– Да, и тем не менее… Ну, здесь сразу начинаешь думать об астрологии. Если Луна перемещает гигантские толщи воды Земли, если Солнце действует на нас, то почему не может быть более сложной комбинации планет, влияющей на работу нашего сознания? Так что я уверен, что предопределённость существует. Другое дело, непонятно, каков процент наших собственных усилий, который может каким-то образом скорректировать врождённые склонности и генетические данные, заложенные в личности. В судьбу глупо не верить, безусловно, тайные связи человека с космосом существуют. Я полагаю, что есть своего рода коридор, внутри которого человек свободен, но только в пределах его…
Что же касается выбора направления прожитой жизни – у меня не было искушения выбором. Режиссура – это наиболее оптимальное для меня дело.
– Один из персонажей спектакля – телеграфист Чикильдеев – разыгрывает едкую репризу, в которой высмеивает стадно-восторженную реакцию на «современное искусство».
– Да, решил посмеяться немного. Вообще к современному искусству я отношусь нормально, с терпением. Вспомните абстракционизм. Сначала это был просто измазанный кусок холста, как у Кандинского, а потом это стало стоить миллионы долларов. И так случается не только в живописи.
– Но что-то всё-таки вызывает резкое неприятие?
– Не то что неприятие, но какое-то раздражение я испытывал прежде, когда слышал восторги по поводу концептуального театра: мол, будущее только за всеми этими ребусами и шифровками, которые, на мой взгляд, у зрителя могут вызывать только скуку. Но раздражение во мне порождал не сам театр, а то, что кто-то берёт на себя смелость выносить вердикт, какой театр нужен в будущем, а какой нет. Я сторонник, знаете ли, одного чеховского персонажа, убеждавшего, что «зачем толкаться, всем места хватит».
– И в частности, вы не против «политического театра»? Ведь в своё время и вы занимались театральной публицистикой, и герои ваших спектаклей, взяв микрофон, шагнули в зал...
– Да, было дело, я сначала подключился к общему веянию. Сегодня я считаю, что искусство всё-таки должно быть над сиюминутностью. Но это не мешает мне уважать тех людей, которые умеют мгновенно подхватить и отразить на сцене только что произошедшее событие.
– Марк Анатольевич, вы сказали: «Было дело…» Как вам кажется, вы сильно изменились за последние годы?
– Все мы меняемся. В 40 лет я глупостей делал больше, сейчас поменьше. Потом всё чаще возникает желание поворчать, выговаривать длинные монологи – это всё признаки старости. Так что слежу за собой. Открытий каких-то я уже, конечно, давно не переживал, хотя на какие-то привычные вещи смотрю не так, как прежде. Ведь «Птиц» Аристофана я взял не только потому, что ещё когда-то в юности поспорил с одним человеком, что когда-нибудь её поставлю, а потому что в «Птицах» вдруг увидел не только божественное.
– Почему «вдруг»? Вы же сами, ставя этот спектакль, ссылались на хичкоковский шедевр «Птицы», а ему уже полвека.
– Да, но когда нечто подобное происходит с теми, кого ты лично знаешь, это действует, безусловно, сильнее. В Прибалтике стая чаек атаковала Маргариту Лифанову (жена драматурга Алексея Арбузова. – Прим. ред.). А при мне совершенно непонятно по какой причине стая ворон набросилась на моего фокстерьера. Но дело даже не в самих птицах, открывших в себе неоднозначность. Неоднозначно всё в мире – вот главное. Нас со всех сторон атакует информация, в которой мы не сразу можем разобраться, и никто не знает, какой болью и несчастьем для всех нас может обернуться даже, казалось бы, благое дело, начиная от медицины и заканчивая политикой. Так что сейчас я крайне осторожен в своих суждениях. Тем более что не так уж давно пережил серьёзную (и не слишком приятную) эволюцию в своих исторических познаниях…
– Это вы о чём, Марк Анатольевич?
– Я же принадлежу к шестидесятникам, которые искренно верили: через 500 дней у нас начнётся совершенно другая жизнь. И в то же время в подсознании у меня глубоко укоренился совсем не шестидесятнический романтизм. Знаете, как-то после тяжёлой операции мне на память – для меня самого неожиданно – стало приходить не что-нибудь благородное вроде «Аве Марии», нет! Я услышал цокот копыт по брусчатке и радостный крик: «Веди, Будённый, нас смелее в бой!» Так что изменения в исторических познаниях для меня дорогого стоят. Ведь я в конце 1970-х совершенно с искренними чувствами поставил «революционный этюд» Шатрова «Синие кони на красной траве», в котором использовались ленинские высказывания, суждения. В финале Татьяна Пельцер повторяла слова Крупской: «Хотите почтить память Владимира Ильича – давайте во всём проводить в жизнь его заветы». Мне тогда казалось, что только так можно избавиться от страшных язв сталинизма. А потом я прочёл рассекреченные приказы Ленина о расстреле донского казачества от мала до велика. Так что сегодня я бы не смог ставить спектакль про Ленина. И меня поражает, когда я вижу, как на некоторых праздничных днях люди снова несут портреты Ленина и Сталина…
– Может быть, эта такая уродливая форма идеализации своего прошлого?
– Возможно… Помню, однажды я вместе с Петром Вельяминовым и Георгием Жжёновым участвовал в избирательной кампании Ельцина в Перми (Вельяминов, как и я, отслужил в одном и том же пермском театре, правда, мы разошлись в годах; ну а Жжёнов сидел в пермской тюрьме как американский шпион). И вот в какой-то момент Жжёнов с Вельяминовым, который тоже в своё время был репрессирован, с хохотом стали вспоминать свои тюремные будни: «Ты помнишь того конвоира? Совсем дурак был!» Тогда я понял, что вспоминать свою молодость без уныния, а весело, какая бы эта молодость ни была, – особое качество, которое свойственно очень многим людям и которое может привести к заблуждениям идеологического характера.
– Наверняка многие были уверены, что с высоты своих лет вы выдадите философское послание к современникам, некий рецепт, «как жить». А вы, по сути, ограничились мелодрамой, правда, высокого класса…
– Во-первых, само слово «рецепт», как и слово «цензура», – противное. Вообще, не хочется ни выдавать рецепты, ни жить по ним. Во-вторых, «как жить», понять сложно. Так же как и «ради чего мы живём, зачем родились». Раньше всё было гораздо проще: людей грела мысль о прекрасном светлом будущем, в котором их дети и внуки заживут счастливой жизнью. Сейчас этой иллюзии нет, и тогда вообще всё становится как будто бессмысленнее.
– В чём же человек должен искать спасения? В религии?
– Я думаю, да. Я невоцерковлённый человек, хотя православной веры, и убеждён: христианство – это вечное стремление ввысь. Во всяком случае, талантливые пастыри верующему человеку могут дать какие-то внутренние силы, преображение и действительно выкристаллизовать цель в жизни.
А насчёт, как вы выразились, «послания», то, знаете, когда приходит тот срок, который мне Господь Бог подарил, возникает много настроений, ощущений. Но одно из самых главных ощущений – проходящего времени и невозможности что-то изменить.
– Да, и «попрыгунья» осознаёт, что на самом деле любила Дымова, только тогда, когда уже поздно…
– Конечно. В этом актуальность чеховской истории – Ольга Ивановна проживает жизнь, прыгая от одной, по непонятно каким меркам, «звезды», к другой. Считать, что разразилась самая настоящая катастрофа, если ты пропустишь какой-то очередной концерт или серию очередного телевизионного «мыла». А между тем ребёнок сам по себе, муж «никуда не денется». Вчера в одной газете хорошую мысль прочёл, что у нас сформировалась новая общность людей – не народ, а телезрители, которых приучили жить в мире, где информация вытеснена эмоциями. Вот эти люди, ведомые, не способные самостоятельно мыслить, существующие стадно, приобретают всё больший вес и влияют на жизнь общества вообще. Об этом я в спектакле тоже говорю.
– Да, слово «модно» появляется в нём не раз. Особенно упоительна реприза Ольги Ивановны про то, как в столовой повесит настоящие лапти, а в углу поставит грабли: «чтобы столовая выглядела в русском стиле – сейчас модно». И продолжает: «Я хочу утром, просыпаясь, играть на рояле, и как бы видеть перед собой Россию. И обливаться слезами, думая о её будущем»…
– Да, без зубоскальства с моей стороны не обошлось. Но всё же большего всего меня волновала в «Небесных странниках» другая тема – хотелось в очередной раз покопаться в психологии человеческой. Понимаете, женскую психику я не очень хорошо знаю, хотя всю жизнь пытаюсь её познать. Но вот Чехов, который сумел глубоко заглянуть в глубины нашего сознания, замечательно исследовал это движение от любви к остывающим чувствам, а потом к пониманию – этот человек рядом с тобой и есть тот самый посланный Богом, которого надо беречь.
– Но в отличие от безжалостного Чехова, не давшего никакого шанса «попрыгунье», которая слишком поздно прозрела, вы в своём фантасмагорическом сюжете соединяете их в лирическом танце то ли за пределом земной жизни, то ли в воображении Ольги Ивановны…
– Это, конечно, не хеппи-энд, но всё-таки какая-то, пусть и призрачная, надежда, что всё не напрасно. Мне не хочется впадать в уныние – это тяжкий христианский грех. Конечно, не могу сказать, что привык к уходу своих близких товарищей, особенно по утрам накатывает депрессия. Но поскольку так уж устроена наша Вселенная, что ничего бесконечного не бывает, настраиваю себя на философский лад и быстро преодолеваю эту самую депрессию. Сосредотачиваюсь на том, что в конце концов не зря мы все тут коптили небо.
Беседовала Елена Боброва. Фото Интерпресс
