Мнения и комментарии
Смысл превыше виртуозности
12 февраля
Борис Березовский – виртуоз московской выучки, с экстраординарной, сверхъестественной беглостью пальцев. Элегантен, несмотря на вечное отсутствие галстука на шее и некоторую небрежность манер. К тому же полный тезка «сами знаете кого»; и оба, что характерно, живут в Лондоне. Вернее, жили: пару лет назад пианист Березовский вместе с женой-кореянкой и двумя детьми перебрался в Брюссель.
Присущая Борису беглость пальцев не прививается никакой, даже самой лучшей школой. Это дар от Бога, некое природное свойство организма. Нервные импульсы бегут от мозга к кончикам пальцев в несколько раз быстрее, чем у обычных людей, сообщая им невероятную подвижность и ловкость. Впрочем, пианизм Березовского примечателен отнюдь не только техникой и виртуозным владением клавишами. Хрустально журчащие пассажи, тонкое, пастельных тонов туше – лишь средства для выражения переутонченной музыкантской мысли «по поводу» Бетховена, Листа, или Шумана.
Березовский слышит хорошо известные опусы немного иначе, чем остальные. Симбиоз авторской индивидуальности пианиста порождает эффект нового открытия знакомых романтических опусов. Интерпретации Березовского, как правило, необычайно свежи, но ничуть не эпатажны. Иногда слегка парадоксальны; иногда его игра кажется чересчур расхлябанной. А сам Березовский в свои сорок лет производит впечатление полного разгильдяя, эдакого сибарита, склонного к дружеским попойкам и гулянкам до утра. Но это вовсе не исключает серьезного отношения к профессии.
Борис учился у Элисо Вирсаладзе, брал частные уроки у Александра Саца, именно Сац привил ему неистребимую любовь к музыке Метнера и вообще ко всей русской фортепианной музыке. Березовский даже основал в Москве фестиваль Метнера и сам сыграл большую часть его опусов. Однако на концерте в БЗФ пианист играл только «западников». Причем самые «хиты» классико-романтического репертуара. Программа требовала не только тонкости души, углубленного понимания стиля и чуткости к разнообразным романтическим штрихам, деталям и подтекстам, но и просто физической выносливости. Двадцать первая соната Бетховена «Аврора» блистала и переливалась сверкающе яркими, светлыми красками: упруго-поступательный ритм первой части, раздумчивые возгласы второй и наконец тараторящий, захлебывающийся радостью финал, сыгранный в таком запредельном темпе, что дух захватывало. В коде, что примечательно, пианист окончательно зашелся в пароксизме бурлящей живости, а ведь казалось, что быстрее играть уже невозможно.
За «Авророй» последовал огромный цикл Шумана «Танцы давидсбюндлеров»: сборник трогательно-наивных пьес, щемящих, хрупких, с резкими переключениями настроений – от гротеска к задушевной лирике и обратно. Венчала программу грандиозная си-минорная Соната Листа, сочинение, которое не каждый пианист возьмется исполнить. Недавно в этом же зале ее играл Валерий Афанасьев и потерпел сокрушительное фиаско в смысле техники и общей внятности исполнения.
Зато для Березовского соната Листа, с ее фаустианскими метаниями, рефлексиями и вопросами (в сущности вся соната вырастает из интонации романтического вопроса), оказалась благодатным материалом, на котором он выигрышно поблистал своими исполнительскими статями и заодно – интеллектом. Оказалось, что душа Березовского нежна, как мимоза, а дух тверд, как закаленное стекло, сквозь которое без искажений и помех отражается стройных конструктивный замысел композитора. Березовский играл сонату спокойно, с внутренней уверенностью, не загоняя и не нервничая. Сложные виртуозные моменты получались легкими и воздушными, а моменты «размышлительные» – сугубо серьезными и глубокими по тону. Пианист общался с роялем – бережно, неторопливо, уважительно. Одно из достоинств его игры – красивое, истаивающее в тишине зала пиано – структурировало форму протяженной сонаты, придавая исполнению чарующую таинственность. В знаменитом фугато осколки тем вились и кружились, словно рой мелких бесов на заснеженной дороге: ни одна нота не пропала, не размылась, фактура была прослушана чрезвычайно тщательно. Березовский демонстрировал высший пилотаж пианизма, и тут открылось, сколь неистощимы в нем залежи истинно музыкантского чувства. Конечно, он не из тех трескучих виртуозов, эффектно долбящих рояль и покоряющих публикой массой звука. Он виртуоз, ставящий смысл и красоту содержания музыки превыше виртуозности. И в этом залог его таланта и успеха. Гюляра Садых-заде, музыковед
Присущая Борису беглость пальцев не прививается никакой, даже самой лучшей школой. Это дар от Бога, некое природное свойство организма. Нервные импульсы бегут от мозга к кончикам пальцев в несколько раз быстрее, чем у обычных людей, сообщая им невероятную подвижность и ловкость. Впрочем, пианизм Березовского примечателен отнюдь не только техникой и виртуозным владением клавишами. Хрустально журчащие пассажи, тонкое, пастельных тонов туше – лишь средства для выражения переутонченной музыкантской мысли «по поводу» Бетховена, Листа, или Шумана.
Березовский слышит хорошо известные опусы немного иначе, чем остальные. Симбиоз авторской индивидуальности пианиста порождает эффект нового открытия знакомых романтических опусов. Интерпретации Березовского, как правило, необычайно свежи, но ничуть не эпатажны. Иногда слегка парадоксальны; иногда его игра кажется чересчур расхлябанной. А сам Березовский в свои сорок лет производит впечатление полного разгильдяя, эдакого сибарита, склонного к дружеским попойкам и гулянкам до утра. Но это вовсе не исключает серьезного отношения к профессии.
Борис учился у Элисо Вирсаладзе, брал частные уроки у Александра Саца, именно Сац привил ему неистребимую любовь к музыке Метнера и вообще ко всей русской фортепианной музыке. Березовский даже основал в Москве фестиваль Метнера и сам сыграл большую часть его опусов. Однако на концерте в БЗФ пианист играл только «западников». Причем самые «хиты» классико-романтического репертуара. Программа требовала не только тонкости души, углубленного понимания стиля и чуткости к разнообразным романтическим штрихам, деталям и подтекстам, но и просто физической выносливости. Двадцать первая соната Бетховена «Аврора» блистала и переливалась сверкающе яркими, светлыми красками: упруго-поступательный ритм первой части, раздумчивые возгласы второй и наконец тараторящий, захлебывающийся радостью финал, сыгранный в таком запредельном темпе, что дух захватывало. В коде, что примечательно, пианист окончательно зашелся в пароксизме бурлящей живости, а ведь казалось, что быстрее играть уже невозможно.
За «Авророй» последовал огромный цикл Шумана «Танцы давидсбюндлеров»: сборник трогательно-наивных пьес, щемящих, хрупких, с резкими переключениями настроений – от гротеска к задушевной лирике и обратно. Венчала программу грандиозная си-минорная Соната Листа, сочинение, которое не каждый пианист возьмется исполнить. Недавно в этом же зале ее играл Валерий Афанасьев и потерпел сокрушительное фиаско в смысле техники и общей внятности исполнения.
Зато для Березовского соната Листа, с ее фаустианскими метаниями, рефлексиями и вопросами (в сущности вся соната вырастает из интонации романтического вопроса), оказалась благодатным материалом, на котором он выигрышно поблистал своими исполнительскими статями и заодно – интеллектом. Оказалось, что душа Березовского нежна, как мимоза, а дух тверд, как закаленное стекло, сквозь которое без искажений и помех отражается стройных конструктивный замысел композитора. Березовский играл сонату спокойно, с внутренней уверенностью, не загоняя и не нервничая. Сложные виртуозные моменты получались легкими и воздушными, а моменты «размышлительные» – сугубо серьезными и глубокими по тону. Пианист общался с роялем – бережно, неторопливо, уважительно. Одно из достоинств его игры – красивое, истаивающее в тишине зала пиано – структурировало форму протяженной сонаты, придавая исполнению чарующую таинственность. В знаменитом фугато осколки тем вились и кружились, словно рой мелких бесов на заснеженной дороге: ни одна нота не пропала, не размылась, фактура была прослушана чрезвычайно тщательно. Березовский демонстрировал высший пилотаж пианизма, и тут открылось, сколь неистощимы в нем залежи истинно музыкантского чувства. Конечно, он не из тех трескучих виртуозов, эффектно долбящих рояль и покоряющих публикой массой звука. Он виртуоз, ставящий смысл и красоту содержания музыки превыше виртуозности. И в этом залог его таланта и успеха. Гюляра Садых-заде, музыковед
