Культура
Пристальное чтение
03 сентября
Вспоминает, скажем, Нина Воронель одну из радостных, похоже, минут жизни: когда уважаемый ею, симпатичный ей человек пришел в восторг от самой первой ее литературной работы. Сцена вроде как у Белинского с Некрасовым - да знаете ли вы, что вы поэт, и поэт истинный... А получается плоский анекдот, рассказанный словно каким-то завистником:
"Дослушав меня до конца, не перебивая, К. И. несколько секунд помедлил в молчании, а потом поднялся во весь свой гигантский рост, вытянул надо мною руку наподобие семафора и произнес: "Старик Чуковский ее заметил и, в гроб сходя, благословил!"
Должно быть, именно так он и сказал. Было, говорят, в старике и шутовство, и кокетство. Но также говорят, что было и что-то еще. Бедной Нине Воронель ничего другого не досталось. Страниц пятнадцать К. И. с нею приятельствовал, но так и не обронил ни единой не банальной фразы. Будь это шарж - ничего больше и не нужно. Но это почтительный портрет.
Случай с Пастернаком еще печальней. Или забавней - как посмотреть. Поэт принял Нину Воронель и ее мужа за каких-то других людей и вежливо выпроводил, едва ошибка разъяснилась. Но все же удостоил нескольких слов, и мемуаристка их воспроизводит, не сомневаюсь, что добросовестно:
"Магнитофон мне необходим, потому что я сейчас пишу автобиографию, а не стихи. И когда я обдумываю свою жизнь, в голову приходят разные мысли, которые не так-то просто сформулировать с ходу. О моих взглядах и воззрениях - как они формировались и менялись... Если бы я их и записывал на магнитофон, а потом прослушивал, многое стало бы ясней. А эти, с магнитофоном, все не идут и не идут..."
Ну как? узнаете Бориса Пастернака? ни за что не спутаете с Шолоховым? с Фединым?
Странный такой дар - запоминать неинтересное. То, чем люди не различаются. В чем они мельче самих себя.
Но дело в том, что это мемуары не о других. Другие тут используются в качестве косметических приспособлений. Ими подводят глаза, румянят щеки, красят губы. Кого, скажем, волнует, что известный некогда поэт Межиров бывал не прочь предложить начинающей поэтессе легкий тет-а-тет? А зато как прелестна в этом эпизоде героиня! Как остроумно потешается над собственной наивностью!
И разве можно забыть, "как поэт Алексей Марков, знаменитый в то время на всю Россию особо зверскими антисемитскими стихами, бежал за мной через всю Москву, умоляя о минутной благосклонности"? И что сам Михаил Светлов, автор "Гренады", вскричал на весь ресторан ЦДЛ: "Это очень талантливая ж...!"
Больших сюжетов несколько.
Первый - про то, как юная провинциалка завоевала литературную Москву. Как внимали ее переводам из Оскара Уайльда разные Заболоцкие и Луговские.
"Но в тот памятный вечер они одобрили меня всем скопом - не за стихи, а за молодость, за большие еврейские глаза и за румянец, вспыхнувший на моих щеках (им, старым лошадям, они небось показались ланитами)..."
Литинститут, успешный дебют в печати, Литфонд и слава - все это на фоне бездомной бедности, почему и глава называется "Вариации на тему Золушки". Бедность, кстати, такая, что дальше некуда. "...Мы жили впроголодь, спасаясь в основном за счет смелой реформы Никиты Хрущева, распорядившегося в народных столовках держать на столах нарезанный хлеб. Мы брали по стакану чая за 32 копейки и заедали его хлебом с горчицей, тоже щедро расставленной по всем столам".
Правда, через сколько-то страниц является поправка:
"После рабочего дня мы шли в какой-нибудь недорогой ресторан, чаще всего в Дом архитектора..."
Другой большой сюжет героический по-настоящему, без дураков. Верней, с дураками, но чисто конкретными, в штатском, злобными и крайне опасными, - они норовили Воронелей посадить, а Воронели улетели. Это увлекательная глава ("Вариации на тему исхода") и поучительная: про то, что ум в соединении с храбростью - большая сила.
Но главное место и массу страниц занимают, к сожалению, "Вариации на тему процесса". Подразумевается процесс Даниэля и Синявского, фактически же рассказано, как героиня рассорилась с их женами. Как вы догадываетесь, те сами виноваты, потому что вели себя, если задним числом вдуматься, - кое-как. Само собой, разрыв был принципиальный, а в истории с Синявскими не обошлось и без КГБ. Я обвиняю, не могу молчать, и все такое. Склоки, слухи, очень много грязного белья, буквально: "...Все эти четыре дня, что мы с Сашей ночевали в Ларисиной чудовищно запущенной квартире, мы удивлялись, почему она оставила в ванне замоченное там фантастическое количество постельного белья, накопленного там, похоже, за целый год".
Обсуждать идею, что Даниэля и Синявского судили и посадили понарошку, с их согласия, специально для того, чтобы один из них впоследствии сделался за границей так называемым агентом влияния, - простите, не стану. (Нина Воронель сообщает, что это "версия почти неправдоподобная и потому соблазнительная". - Курсив не мой. - С.Г.)
Обойду молчанием намек ("среди бывших девушек Юлика нашлись такие, которые утверждали"), будто покойная Лариса Богораз участвовала в демонстрации протеста против вторжения советских войск в Чехословакию только для того, чтобы ее отправили в ссылку и таким способом избавили от встречи с Даниэлем.
Скажу только, что это и многое другое в мемуарах Нины Воронель представляется мне чрезвычайно странным. На приличия, конечно, наплевать, и насчет репутаций наше дело сторона, но здравый-то смысл зачем обижать? Ему в этих построениях чрезвычайно неуютно.
Как не справиться ему и с мимолетным выпадом в первой главе: "Смерть К. И. была внезапной и необъяснимой". В больнице... На восемьдесят восьмом году жизни... Не сказал бы, что внезапность наиболее подходящее слово.
А впрочем, так уж все устроено. Не будь на свете мемуаров, откуда брались бы сплетни? А без сплетни - зачем нам чужое прошлое? Кого оно, как говорится, оплодотворяет?
Валентин Оскоцкий. Еврейский вопрос по Александру Солженицыну. М.: Academia, 2004
Ну наконец-то. Я все ждал, когда полемика вокруг исследования Солженицына "Двести лет вместе" выйдет на третий виток - и вот свершилось. Сначала появился собственно объект дискуссии, затем два года мы купались в разнообразии антисолженицынских статей и книг, а на днях свет увидело первое, сколько могу судить, антиантисолженицынское сочинение - выпущеннная издательством Academia и Московским бюро по правам человека брошюра члена этого самого бюро Валентина Оскоцкого. Теперь, конечно, появятся многочисленные ответы Оскоцкому, потом отвечающим будут объяснять, в чем они не правы, - в общем, наши далекие потомки имеют все шансы с помпой отпраздновать двухсотлетний юбилей споров о солженицынском двухтомнике.
Брошюра объемом всего 50 страниц составлена из двух публиковавшихся прежде в периодике отзывов на первый и второй том солженицынского исследования. Пафос их выражен в одной простой фразе: "На пятистах страницах плотного книжного текста (речь идет о первом томе. - М. Э.) я не нашел ни единого прямого повода заподозрить писателя в антисемитских пристрастиях". Все остальное - суть иллюстрации этого тезиса. При этом Оскоцкий со своим героем далеко не во всем соглашается, но и, споря с ним, не забывает подчеркивать, что это не "заполошный крик", а именно полемика методологического, источниковедческого, фактологического характера".
Презентация брошюры, прошедшая в начале июля в Москве, довольно быстро превратилась в дискуссию с элементами скандала. Скандалили, естественно, ветераны антисолженицынского фронта во главе с Марком Дейчем. Именно Дейч, верный своей привычке договаривать все до конца, и сформулировал основную претензию этой группы к автору: "Мне непонятен пиетет автора перед Солженицыным".
О Солженицыне мне говорить тем легче, что к романам его я вполне равнодушен, а книга про "Двести лет вместе" мне и подавно не нравится. И не то что я с концепцией не согласен, а просто не понимаю, о чем она. Наверное, у меня слишком конкретное мышление, и с понятием нации оно не справляется. Михаил Гаспаров однажды заметил: выбросило Робинзона и Пятницу на один берег, вот вам и новая нация. Лучшего определения я не слышал.
Если кому-то приятно думать, что в сосуществовании русских и евреев есть нечто загадочное или мистическое - пожалуйста, я не против. Возможно даже, так оно и есть, просто мне это понять трудно, категории не мои. Мне кажется, национальный характер - это как средний уровень жизни. Берутся миллион какого-нибудь бизнесмена и полторы тысячи поварихи, складываются, делятся - и получаем среднедушевой доход в размере 500 тыс. 750 руб.
Поэтому солженицынское предложение евреям чувствовать моральную ответственность "за действия своих революционных головорезов" вызывает у меня тихое недоумение. Вот сделаю какую-нибудь революцию, тогда и буду отвечать. А пока - почему я должен каяться за Кагановича? Может, мне еще и Эйнштейном гордиться?
"Национальный вопрос - это такой вопрос, где что ни скажешь, все будет глупость" (Сергей Аверинцев). Солженицын про этот самый вопрос два тома написал - можно ли требовать, чтобы там были одни умные мысли?
Только это все не важно. В основе культуры лежит иерархия, и человек, не сознающий этого, выглядит комично. Прогремевшая статья Дейча "Бесстыжий классик" во многом верна. Только написана она так, будто речь идет о Корчагине или о Баркашове, и это уничтожает всю ее правоту. Того самого пиетета не хватает.
Ну нельзя писать о Солженицыне без учета масштаба фигуры. Не потому, что нехорошо, а потому, что ничего не выйдет. Спор с классиками - вообще дело опасное и неблагодарное, даже когда они кругом не правы. Владимир Войнович, сам прозаик не из последних, попробовал - и что получилось? Или Александр Кушнер - хороший поэт, но из его записок о Бродском с такой пугающей очевидностью становится понятен сопоставительный масштаб обоих, что хоть на луну вой от того, как недемократично устроен этот мир. И поэтому Оскоцкий прав, а Дейч - нет, несмотря на все глубоко верные частности.
Умберто Эко. Как написать дипломную работу. Гуманитарные науки. СПб.: Симпозиум, 2004/Пер. с итальянского Елены Костюкович
Идеальное назначение этой книги знаменитого итальянца - стать подарком ко Дню знаний, но в качестве новогоднего и просто презента она тоже достойно сослужит вам. Особенно если одариваемая персона - ученик старших классов, студент, аспирант или соискатель ученой степени. Потому что перед вами самое настоящее учебное пособие от одного из самых известных европейских историков культуры. А вовсе не постмодернистская безделица, как можно было бы подумать. Впервые книга вышла в 1977 году, за три года до появления на свет "Имени розы". Но фирменный эковский стиль уже продемонстрирован здесь во всем своем блеске: к нам обращается интеллектуал старой левацкой закалки, латинист-отличник, маститый ученый, ироничный и мудрый маэстро. Уже названия глав говорят сами за себя. Вот, например: "А как насчет чтения этих книг? И в каком порядке читать" ("Но ведь диплом создается не только о книгах или из книг? Ну да, мы с вами видели выше, что пишутся дипломы и об опытах, и по опросным данным, и по наблюдениям, ну, предположим, в течение полутора лет за перемещениями пары мышей в одном лабиринте").
Эту книгу стоит вручать каждому переступающему порог высшего учебного заведения - как часть гарантированного бесплатного высшего образования. Потому что далеко не каждому студенту выпадает счастливая научная судьба встретить, например, настоящего научного руководителя. Такого, который устроит вам экскурсию по алфавитному и систематическому каталогу (раздел "Сбор материала") и объяснит, чем отличается цитата от парафраза и где они превращаются в плагиат (раздел "Как писать текст"). Так вот, чтобы правильно выбрать себе научного руководителя, что почти столь же важно, как выбор супруга, и правильно выстроить с ним отношения, что почти столь же сложно, как создать счастливый брак, читайте главу "Как не дать научному руководителю сесть вам на шею?". Как бывшая студентка - рекомендую.
Что еще почитать
"Академический проект", ул. Рубинштейна, 26
1. Амазонки авангарда. М.: Наука,
2004.
2. Ефим Эткинд. Здесь и там. СПб.: Академический проект, 2004.
3. Э. Лимонов. По тюрьмам. М.: Ad Marginem, 2004.
4. Исландские саги. М.: Языки славянской культуры, 2004.
5. Г. Сапгир. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2004.
"Гуманитарная книга",
1-я линия В.О., 42
1. М. Мак-Люен. Галактика Гутенберга. Киев: Ника-Центр, 2004.
2. М. Мак-Люен. Понимание медиа. М.: Кучково поле, 2003.
3. Г. Померанц. Сны земли. М.: Росспэн, 2004.
4. Плотин. Четвертая эннеада. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2004.
5. Г. Бордюгов. Чрезвычайный век Российской истории. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004.
"Летний Сад",
Большой пр., П.С., 82
1. Мартин Хайдеггер: Сб. статей. СПб.: РХГИ, 2004.
2. К. Поппер. Логика научного исследования. М.: Республика, 2004.
3. А. Берне. Брут. М.: Молодая гвардия,
2004.
4. К. Сергеев. Театр судьбы Данте Алигьери. М.: Летний Сад, 2004.
5. А. Баканурский. Жизнь. Игра. Театральность. Одесса: Негоциант, 2004.
"Университетская книга", Биржевая линия, 1
1. Н. Криничная. Русская мифология. М.: Академический проект, 2004.
2. О. Седакова. Поэтика обряда. М.: Индрик, 2004.
3. М. Кром. Историческая антропология. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004.
4. М. Ларюэль. Идеология русского евразийства. М.: Наталис, 2004.
5. Н. Луман. Общество как социальная система. М.: Логос, 2004.
Сергей ГЕДРОЙЦ, Михаил ЭДЕЛЬШТЕЙН, Елена СТАФЬЕВА
"Дослушав меня до конца, не перебивая, К. И. несколько секунд помедлил в молчании, а потом поднялся во весь свой гигантский рост, вытянул надо мною руку наподобие семафора и произнес: "Старик Чуковский ее заметил и, в гроб сходя, благословил!"
Должно быть, именно так он и сказал. Было, говорят, в старике и шутовство, и кокетство. Но также говорят, что было и что-то еще. Бедной Нине Воронель ничего другого не досталось. Страниц пятнадцать К. И. с нею приятельствовал, но так и не обронил ни единой не банальной фразы. Будь это шарж - ничего больше и не нужно. Но это почтительный портрет.
Случай с Пастернаком еще печальней. Или забавней - как посмотреть. Поэт принял Нину Воронель и ее мужа за каких-то других людей и вежливо выпроводил, едва ошибка разъяснилась. Но все же удостоил нескольких слов, и мемуаристка их воспроизводит, не сомневаюсь, что добросовестно:
"Магнитофон мне необходим, потому что я сейчас пишу автобиографию, а не стихи. И когда я обдумываю свою жизнь, в голову приходят разные мысли, которые не так-то просто сформулировать с ходу. О моих взглядах и воззрениях - как они формировались и менялись... Если бы я их и записывал на магнитофон, а потом прослушивал, многое стало бы ясней. А эти, с магнитофоном, все не идут и не идут..."
Ну как? узнаете Бориса Пастернака? ни за что не спутаете с Шолоховым? с Фединым?
Странный такой дар - запоминать неинтересное. То, чем люди не различаются. В чем они мельче самих себя.
Но дело в том, что это мемуары не о других. Другие тут используются в качестве косметических приспособлений. Ими подводят глаза, румянят щеки, красят губы. Кого, скажем, волнует, что известный некогда поэт Межиров бывал не прочь предложить начинающей поэтессе легкий тет-а-тет? А зато как прелестна в этом эпизоде героиня! Как остроумно потешается над собственной наивностью!
И разве можно забыть, "как поэт Алексей Марков, знаменитый в то время на всю Россию особо зверскими антисемитскими стихами, бежал за мной через всю Москву, умоляя о минутной благосклонности"? И что сам Михаил Светлов, автор "Гренады", вскричал на весь ресторан ЦДЛ: "Это очень талантливая ж...!"
Больших сюжетов несколько.
Первый - про то, как юная провинциалка завоевала литературную Москву. Как внимали ее переводам из Оскара Уайльда разные Заболоцкие и Луговские.
"Но в тот памятный вечер они одобрили меня всем скопом - не за стихи, а за молодость, за большие еврейские глаза и за румянец, вспыхнувший на моих щеках (им, старым лошадям, они небось показались ланитами)..."
Литинститут, успешный дебют в печати, Литфонд и слава - все это на фоне бездомной бедности, почему и глава называется "Вариации на тему Золушки". Бедность, кстати, такая, что дальше некуда. "...Мы жили впроголодь, спасаясь в основном за счет смелой реформы Никиты Хрущева, распорядившегося в народных столовках держать на столах нарезанный хлеб. Мы брали по стакану чая за 32 копейки и заедали его хлебом с горчицей, тоже щедро расставленной по всем столам".
Правда, через сколько-то страниц является поправка:
"После рабочего дня мы шли в какой-нибудь недорогой ресторан, чаще всего в Дом архитектора..."
Другой большой сюжет героический по-настоящему, без дураков. Верней, с дураками, но чисто конкретными, в штатском, злобными и крайне опасными, - они норовили Воронелей посадить, а Воронели улетели. Это увлекательная глава ("Вариации на тему исхода") и поучительная: про то, что ум в соединении с храбростью - большая сила.
Но главное место и массу страниц занимают, к сожалению, "Вариации на тему процесса". Подразумевается процесс Даниэля и Синявского, фактически же рассказано, как героиня рассорилась с их женами. Как вы догадываетесь, те сами виноваты, потому что вели себя, если задним числом вдуматься, - кое-как. Само собой, разрыв был принципиальный, а в истории с Синявскими не обошлось и без КГБ. Я обвиняю, не могу молчать, и все такое. Склоки, слухи, очень много грязного белья, буквально: "...Все эти четыре дня, что мы с Сашей ночевали в Ларисиной чудовищно запущенной квартире, мы удивлялись, почему она оставила в ванне замоченное там фантастическое количество постельного белья, накопленного там, похоже, за целый год".
Обсуждать идею, что Даниэля и Синявского судили и посадили понарошку, с их согласия, специально для того, чтобы один из них впоследствии сделался за границей так называемым агентом влияния, - простите, не стану. (Нина Воронель сообщает, что это "версия почти неправдоподобная и потому соблазнительная". - Курсив не мой. - С.Г.)
Обойду молчанием намек ("среди бывших девушек Юлика нашлись такие, которые утверждали"), будто покойная Лариса Богораз участвовала в демонстрации протеста против вторжения советских войск в Чехословакию только для того, чтобы ее отправили в ссылку и таким способом избавили от встречи с Даниэлем.
Скажу только, что это и многое другое в мемуарах Нины Воронель представляется мне чрезвычайно странным. На приличия, конечно, наплевать, и насчет репутаций наше дело сторона, но здравый-то смысл зачем обижать? Ему в этих построениях чрезвычайно неуютно.
Как не справиться ему и с мимолетным выпадом в первой главе: "Смерть К. И. была внезапной и необъяснимой". В больнице... На восемьдесят восьмом году жизни... Не сказал бы, что внезапность наиболее подходящее слово.
А впрочем, так уж все устроено. Не будь на свете мемуаров, откуда брались бы сплетни? А без сплетни - зачем нам чужое прошлое? Кого оно, как говорится, оплодотворяет?
Валентин Оскоцкий. Еврейский вопрос по Александру Солженицыну. М.: Academia, 2004
Ну наконец-то. Я все ждал, когда полемика вокруг исследования Солженицына "Двести лет вместе" выйдет на третий виток - и вот свершилось. Сначала появился собственно объект дискуссии, затем два года мы купались в разнообразии антисолженицынских статей и книг, а на днях свет увидело первое, сколько могу судить, антиантисолженицынское сочинение - выпущеннная издательством Academia и Московским бюро по правам человека брошюра члена этого самого бюро Валентина Оскоцкого. Теперь, конечно, появятся многочисленные ответы Оскоцкому, потом отвечающим будут объяснять, в чем они не правы, - в общем, наши далекие потомки имеют все шансы с помпой отпраздновать двухсотлетний юбилей споров о солженицынском двухтомнике.
Брошюра объемом всего 50 страниц составлена из двух публиковавшихся прежде в периодике отзывов на первый и второй том солженицынского исследования. Пафос их выражен в одной простой фразе: "На пятистах страницах плотного книжного текста (речь идет о первом томе. - М. Э.) я не нашел ни единого прямого повода заподозрить писателя в антисемитских пристрастиях". Все остальное - суть иллюстрации этого тезиса. При этом Оскоцкий со своим героем далеко не во всем соглашается, но и, споря с ним, не забывает подчеркивать, что это не "заполошный крик", а именно полемика методологического, источниковедческого, фактологического характера".
Презентация брошюры, прошедшая в начале июля в Москве, довольно быстро превратилась в дискуссию с элементами скандала. Скандалили, естественно, ветераны антисолженицынского фронта во главе с Марком Дейчем. Именно Дейч, верный своей привычке договаривать все до конца, и сформулировал основную претензию этой группы к автору: "Мне непонятен пиетет автора перед Солженицыным".
О Солженицыне мне говорить тем легче, что к романам его я вполне равнодушен, а книга про "Двести лет вместе" мне и подавно не нравится. И не то что я с концепцией не согласен, а просто не понимаю, о чем она. Наверное, у меня слишком конкретное мышление, и с понятием нации оно не справляется. Михаил Гаспаров однажды заметил: выбросило Робинзона и Пятницу на один берег, вот вам и новая нация. Лучшего определения я не слышал.
Если кому-то приятно думать, что в сосуществовании русских и евреев есть нечто загадочное или мистическое - пожалуйста, я не против. Возможно даже, так оно и есть, просто мне это понять трудно, категории не мои. Мне кажется, национальный характер - это как средний уровень жизни. Берутся миллион какого-нибудь бизнесмена и полторы тысячи поварихи, складываются, делятся - и получаем среднедушевой доход в размере 500 тыс. 750 руб.
Поэтому солженицынское предложение евреям чувствовать моральную ответственность "за действия своих революционных головорезов" вызывает у меня тихое недоумение. Вот сделаю какую-нибудь революцию, тогда и буду отвечать. А пока - почему я должен каяться за Кагановича? Может, мне еще и Эйнштейном гордиться?
"Национальный вопрос - это такой вопрос, где что ни скажешь, все будет глупость" (Сергей Аверинцев). Солженицын про этот самый вопрос два тома написал - можно ли требовать, чтобы там были одни умные мысли?
Только это все не важно. В основе культуры лежит иерархия, и человек, не сознающий этого, выглядит комично. Прогремевшая статья Дейча "Бесстыжий классик" во многом верна. Только написана она так, будто речь идет о Корчагине или о Баркашове, и это уничтожает всю ее правоту. Того самого пиетета не хватает.
Ну нельзя писать о Солженицыне без учета масштаба фигуры. Не потому, что нехорошо, а потому, что ничего не выйдет. Спор с классиками - вообще дело опасное и неблагодарное, даже когда они кругом не правы. Владимир Войнович, сам прозаик не из последних, попробовал - и что получилось? Или Александр Кушнер - хороший поэт, но из его записок о Бродском с такой пугающей очевидностью становится понятен сопоставительный масштаб обоих, что хоть на луну вой от того, как недемократично устроен этот мир. И поэтому Оскоцкий прав, а Дейч - нет, несмотря на все глубоко верные частности.
Умберто Эко. Как написать дипломную работу. Гуманитарные науки. СПб.: Симпозиум, 2004/Пер. с итальянского Елены Костюкович
Идеальное назначение этой книги знаменитого итальянца - стать подарком ко Дню знаний, но в качестве новогоднего и просто презента она тоже достойно сослужит вам. Особенно если одариваемая персона - ученик старших классов, студент, аспирант или соискатель ученой степени. Потому что перед вами самое настоящее учебное пособие от одного из самых известных европейских историков культуры. А вовсе не постмодернистская безделица, как можно было бы подумать. Впервые книга вышла в 1977 году, за три года до появления на свет "Имени розы". Но фирменный эковский стиль уже продемонстрирован здесь во всем своем блеске: к нам обращается интеллектуал старой левацкой закалки, латинист-отличник, маститый ученый, ироничный и мудрый маэстро. Уже названия глав говорят сами за себя. Вот, например: "А как насчет чтения этих книг? И в каком порядке читать" ("Но ведь диплом создается не только о книгах или из книг? Ну да, мы с вами видели выше, что пишутся дипломы и об опытах, и по опросным данным, и по наблюдениям, ну, предположим, в течение полутора лет за перемещениями пары мышей в одном лабиринте").
Эту книгу стоит вручать каждому переступающему порог высшего учебного заведения - как часть гарантированного бесплатного высшего образования. Потому что далеко не каждому студенту выпадает счастливая научная судьба встретить, например, настоящего научного руководителя. Такого, который устроит вам экскурсию по алфавитному и систематическому каталогу (раздел "Сбор материала") и объяснит, чем отличается цитата от парафраза и где они превращаются в плагиат (раздел "Как писать текст"). Так вот, чтобы правильно выбрать себе научного руководителя, что почти столь же важно, как выбор супруга, и правильно выстроить с ним отношения, что почти столь же сложно, как создать счастливый брак, читайте главу "Как не дать научному руководителю сесть вам на шею?". Как бывшая студентка - рекомендую.
Что еще почитать
"Академический проект", ул. Рубинштейна, 26
1. Амазонки авангарда. М.: Наука,
2004.
2. Ефим Эткинд. Здесь и там. СПб.: Академический проект, 2004.
3. Э. Лимонов. По тюрьмам. М.: Ad Marginem, 2004.
4. Исландские саги. М.: Языки славянской культуры, 2004.
5. Г. Сапгир. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2004.
"Гуманитарная книга",
1-я линия В.О., 42
1. М. Мак-Люен. Галактика Гутенберга. Киев: Ника-Центр, 2004.
2. М. Мак-Люен. Понимание медиа. М.: Кучково поле, 2003.
3. Г. Померанц. Сны земли. М.: Росспэн, 2004.
4. Плотин. Четвертая эннеада. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2004.
5. Г. Бордюгов. Чрезвычайный век Российской истории. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004.
"Летний Сад",
Большой пр., П.С., 82
1. Мартин Хайдеггер: Сб. статей. СПб.: РХГИ, 2004.
2. К. Поппер. Логика научного исследования. М.: Республика, 2004.
3. А. Берне. Брут. М.: Молодая гвардия,
2004.
4. К. Сергеев. Театр судьбы Данте Алигьери. М.: Летний Сад, 2004.
5. А. Баканурский. Жизнь. Игра. Театральность. Одесса: Негоциант, 2004.
"Университетская книга", Биржевая линия, 1
1. Н. Криничная. Русская мифология. М.: Академический проект, 2004.
2. О. Седакова. Поэтика обряда. М.: Индрик, 2004.
3. М. Кром. Историческая антропология. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004.
4. М. Ларюэль. Идеология русского евразийства. М.: Наталис, 2004.
5. Н. Луман. Общество как социальная система. М.: Логос, 2004.
Сергей ГЕДРОЙЦ, Михаил ЭДЕЛЬШТЕЙН, Елена СТАФЬЕВА