Нотные линейки превращаются в путь на Голгофу

Известный испанский хореограф Начо Дуато, с 2011 года занимающий пост художественного руководителя балета Михайловского театра, предъявил на суд петербургской публике очередную новинку – «Многогранность. Формы тишины и пустоты» на музыку Иоганна Себастьяна Баха.

Сам по себе спектакль не нов – его премьера состоялась в Веймаре в 1999 году, однако в петербургском варианте все же есть существенное изменение: впервые за свою достаточно долгую жизнь он идет под музыку в исполнении живого оркестра (музыкальный руководитель постановки и дирижер Михаил Татарников). Такое решение закономерно, поскольку труппа располагает высококлассным оркестром, да и не принято у нас, чтобы театр уровня Михайловского давал балеты под фонограмму.

Балет начинается с появления самого Баха. Марат Шемиунов в роли великого композитора смотрится великолепно: высоченный, стройный, с гордой выправкой – настоящий повелитель звуков музыки и оркестра. Начо Дуато тоже выходит на сцену в роли самого себя, то есть хореографа, задумавшего сочинять на баховские произведения. Дуато почтительно просит композитора благословить его труд. И далее перед зрителями проходят чередой плоды этого труда.

Два акта балета складываются из многочисленных отдельных фрагментов (в первом акте их 15, во втором – 9). Здесь прихотливо сочетаются моменты, где композитор сочиняет музыку, ее воспроизводят  оркестранты, представлено, как эта музыка звучит в пластике танцовщиков. Сюжета нет, но через весь спектакль мелькает ряд связанных между собой эпизодов, вносящих в происходящее мистическую ноту: периодически на сцене появляется таинственная женщина в маске (Татьяна Мильцева). Для Баха она несет угрозу. Останется неясно, чем эта женщина притягивает композитора и почему он поддается ее чарам. Понятно только, что  гармонию творчества гения эта дама сумеет нарушить, а в финале и вовсе обернется Смертью.

Начо Дуато много лет работал со знаменитым хореографом Иржи Килианом. И этот факт положительно повлиял на творческую манеру испанского мастера. Среди эпизодов спектакля алмазиками блестят те, что окрашены юмором, сродни килиановскому. Остроумен краткий эпизод на музыку из цикла Музыкального приношения в исполнении Альфы Н’Гоби Олимпиады Саурат и Леонида Сарафанова, изображающих: она – клавесин, он – музыканта, играющего на этом инструменте.

Забавен и неоднозначен номер, в котором шесть танцовщиков-мужчин под музыку аllegro из Концерта для двух скрипок с оркестром ре минор соревнуются друг с другом, вооружившись предметами, которые оборачиваются то шпагами, то смычками. Изысканных скрипачей, создающих пленительные мелодии, сменяют задиры мальчишки, повздорившие без причины. Хореограф насмешничает, но вдруг заставляет подумать, как хрупка грань между высоким искусством и дуэлью-поединком.

Самым запоминающимся фрагментом спектакля стал номер на музыку Прелюдии из Сюиты для виолончели соло № 1 соль мажор. Свое сочинение Бах исполняет на виолончели – теле танцовщицы (Сабина Яппарова). Хореограф и здесь показывает своих героев в разных ипостасях. С одной стороны, они действительно похожи на музыканта и его инструмент, с другой – это образ творца и его музыки. Кажется, что живое трепетное тело танцовщицы действительно рождает звуки.

Еще раз Сабина Яппарова как символ музыки появится в конце балета, когда ее, музу композитора и его творение, будет терзать уже упомянутая таинственная дама в маске. Трио этих персонажей (Яппарова, Мильцева и Шемиунов), где будет идти борьба за душу композитора, за власть над его талантом, окрашено искренним трагизмом.

Но не все составляющие оказались такими же удачными. Затянуты с точки зрения хореографической драматургии два номера в исполнении женской части труппы: на музыку Концерта для четырех клавесинов ля минор и Lento из Сонаты для органа № 6 соль мажор.

Бах у Начо Дуато показан великим композитором, но почему-то очень мрачным. Впрочем, весь спектакль в прямом смысле погружен во мрак: черный пол, черные кулисы, черные декорации. На этом фоне еще и танцовщики в черных костюмах. Декорации первого акта смахивают на выхваченную робким лучом света из ночной тьмы палубу крейсера – огромные трубы, леера. Во втором акте трубы исчезают, но светлее не становится, конструкции, которые сперва можно принять за нотные линейки, превращаются в путь на Голгофу. Сценография сделана Джафаром Чалаби, а художником-постановщиком и автором костюмов выступил сам Дуато. Следовательно, такова принципиальная позиция испанского хореографа. Потому не удивляет и зловещий финал: Бах умирает, его музыка становится достоянием вечности, а Смерть за руку уводит хореографа.

Начо Дуато появляется в балете дважды – в начале и финале спектакля. Говорят, что это случается далеко не всегда. В Петербурге Дуато на сцену вышел, танцевал в полную силу, продемонстрировал эталон собственной пластики, к которому должны стремиться все участники его постановок. Кроме того, испанец, которому в январе исполнилось 55 лет, восхитил своей отличной физической формой.

Лариса Абызова, доцент Академии русского балета им. А.Я. Вагановой