Никас Сафронов: «Мне моё имя дорого»

Художник  рассказал «НВ», как ему предлагали подделывать старых мастеров и как сейчас подделывают его собственные картины

В Тициановском зале Российской академии художеств развёрнута персональная экспозиция художника, который свои произведения подписывает S. Nikas. Выставки S. Nikas всегда становятся событием, иногда местом острых дискуссий, поскольку у художника огромное количество почитателей, но немало и хулителей. Накануне вернисажа Сафронов дал эксклюзивное интервью нашей газете.

– Никас, вопрос вам может показаться неожиданным, но… один из показателей востребованности художника – подделки. Известны ли вам случаи подделок под себя?

– Конечно, подделки были, и не только подделки работ. Я не умею пользоваться интернетом, но мне сказали, что в нём 28 «Никасов Сафроновых», я был крайне удивлён. Я попросил специальных людей связаться с владельцами сайтов, и «Никасов» убрали. Но вскоре появилось ещё 14 «Никасов». У одного из таких «Никасов» на сайте больше раз в двадцать информации обо мне, чем на моём официальном сайте. Он со всех моих выставок, со всех пресс-конференций, путешествий собирает информацию и выкладывает её у себя. И когда очередной сомневающийся пользователь сайта у него спрашивает: «Вы действительно Никас?» – он нервно отвечает: «Что, мне нечего делать? Мне картинки нужно рисовать, а я вам должен доказывать, что я – Никас!» А одна наглая компания заявляет, что любой желающий может приобрести у неё картину Никаса. Но я ни с кем из этой компании даже не знаком. У меня есть свой официальный сайт, и любой желающий может написать мне и даже встретиться со мной, тем более покупатель.

Какие только приёмы не были испробованы, чтобы избавиться от подделок! Мне предложили использовать для этого мои волосы, и я замучился снимать с расчёски и дёргать волосы, чтобы «вклеивать» в полотна. Специально оставлял отпечаток пальца, который виден только под специальным светом.

С одной стороны, вроде бы надо радоваться – то, что тебя подделывают и продают, следовало бы расценивать как комплимент. Но с другой-то стороны, обманутые покупатели предъявляют иск и мне. Спрашиваю: «Какие ко мне претензии?» – «А те люди заявили, что работают с вами». И как мне доказать, что это не так?

– Выдавать сертификаты.

– Я и стал выдавать сертификаты. Порядковый номер проставляется и на картине, и в сертификате, и там и там – специальная печать.

– Вообще фальшивки – это тема болезненная как для художника, так и для коллекционера…

– Процентов 90 коллекции Бориса Абрамовича Березовского оказалось подделками! Его обманывали! Кто? Те, кто приобретал для него якобы шедевры на таких солидных аукционах, как Sotheby’s и Christie’s. Всегда и везде есть и будут дельцы от искусства. Не поверите, но и мне предлагали подделывать работы под старых мастеров. Обещали предоставить холсты, краски соответствующего времени – и ни одна экспертиза не придерётся! Стоить каждая такая работа, говорили, будет несколько миллионов долларов. Моё благосостояние росло бы как на дрожжах. Из элементарного любопытства я поинтересовался, каким образом на рынке будут появляться эти «шедевры». Мне объяснили: «Схема отработана. Сначала выставляем на каком-нибудь маленьком норвежском аукционе, потом – Брюссель, Париж и только потом – Лондон, Sotheby’s или Christie’s». Пришлось отказаться от невероятно заманчивого предложения – мне моё имя дорого.

– Существует какая-то регистрация, что куда и когда вами продано, кому подарено?

– Сейчас регистрирую. Музеи, которые приобретали мои картины, а их больше ста, сами регистрируют. А мы дублируем регистрацию. Вот только что купил мою работу Ивановский государственный художественный музей, где недавно проходила моя выставка. Сейчас покупает Национальный художественный музей Белоруссии. До этого – Барнаульский музей купил, по-моему, две работы. Там, где проходят выставки, обычно покупают одну-две работы. Хотя коллекционеры и платят больше, чем музеи, но в музее иметь работы престижней. Сегодня у меня выставки проходят не только в России. После Петербурга будет в Казахстане, потом – в Баку, а затем и по всему Азербайджану. Я хочу выпустить отдельный каталог работ, находящихся в музеях России и мира. Конечно, регистрируются и те работы, что уходят в частные коллекции. К сожалению, ранние свои работы я не регистрировал и даже не фотографировал. Начал снимать свои картины на слайды только в 90-х годах, хотя у меня к тому времени уже было достаточно много проданных и раздаренных работ. Сейчас я фиксирую практически всё. Но есть очень много работ, сделанных когда-то, которые мне не нравятся, и, если была бы такая возможность, я бы выбросил часть из них на помойку.

– На помойке подобрали бы и тут же потащили на экспертизу!

– Актёр Олег Марусев как-то, придя ко мне в гости (дело было в конце 1980-х годов), спросил: «Никас, а что за картины у тебя в коридоре стоят?» – «Это всё на выброс». – «Можно я заберу?» – «Забирай». Сейчас он говорит: «У меня есть ранний Никас! Работы его лучшего реалистического периода!» Мне уже тогда хотелось уйти от классики, хотелось, конечно, опираясь на неё, чего-то нового – символизма, кубизма, сюрреализма, экспрессионизма. Вот что казалось мне тогда важным! А в коридоре были классические пейзажи, которые я тогда делал достаточно быстро и продавал и раздаривал налево-направо.

Учась ещё на первом курсе училища, я подарил своему зубному технику «Четырёхглазую женщину». Это была небольшая живописная работа, сделанная за 15 минут. У девушки была некая странность глаз – они слегка как бы прыгали. И поэтому ни у кого из художников, кто брался написать её портрет, не получалось. Я взял и нарисовал ей четыре глаза. И только после этого она на портрете стала узнаваемой. Я никогда не придавал этой работе особого значения, а мой приятель, владелец картины, через несколько лет продал её за 28 тысяч долларов. И она стала очень известной и знаковой картиной. Ты сам не всегда знаешь, какие работы останутся в истории. И те, что ты очень ценишь, может быть, окажутся менее интересны позже. Хотя, по большому счёту, как говорили древние греки, человек, который заставил говорить о себе при жизни, будет жить вечно. Так что со временем все работы найдут свою нишу.

– Недавно я видел фолиант «Весь Евтушенко». Можно ли будет когда-нибудь увидеть каталог «Весь Никас Сафронов»?

– Не знаю… Недавно киноведы обнаружили несколько неизвестных чёрно-белых, ещё немых фильмов Хичкока – сейчас идёт их ретроспективный показ. Хорошо было бы найти второй том «Мёртвых душ» Гоголя… Некоторые мои работы исчезли бесследно – найдутся ли? Всплывут ли те две картины, что были похищены у меня из машины при попытке её угона? Несколько работ украли у меня из мастерской. Жаль, что они даже не были отсняты на слайды. Сейчас я делаю пять или шесть каталогов разных своих направлений, но включаю в них далеко не все работы. Допустим, у меня 500 работ символизма за большой период творчества, но включено будет только около 200. С кубизмом то же самое. Для альбомов я выбираю, как мне кажется, наиболее удачные картины. В кубизме из 35 даю только 25.

– Есть работы, с которыми, будь на то ваша воля, вы бы никогда не расстались?

– Даже сегодня я не могу себе такого позволить – ведь я живу только с того, что зарабатываю продажей картин. Да, иногда бывает очень жалко с какой-то картиной расставаться. Но хочется думать, что потом напишу ещё лучше. Работа уходит, но не исчезает. Ведь она остаётся в музее, в частной коллекции. Какие-то работы, конечно, были бы полезны для меня, если бы они остались. Для показа заказчикам, для телевидения и так далее. К сожалению, когда у меня проходят выставки, я не могу собрать все свои наиболее выгодно представляющие меня как художника картины. Взять из музея на время свою работу – целая история. Да и частные коллекционеры неохотно дают картины, даже на короткое время.

– У нас в Петербурге нет ни одного персонального музея современного «действующего» художника. В Москве их несколько – галереи Шилова, Глазунова, Бурганова… Вам никогда не приходило в голову: пора бы и мне?

– У меня нет, наверное, в наличии такого количества работ… Хотя, впрочем, если собрать все живописные наброски, эскизы и разных лет графику, то, скорее всего, 300–400 работ я для музея наберу. Я дважды писал портрет Лужкова. Первый раз портрет был заказан, когда он был мэром, второй уже после его ухода с этого поста. Я позвонил Юрию Михайловичу и предложил попозировать. Он согласился. И во время сеанса Лужков сказал: «Никас, ты единственный из известных людей, кто у меня ничего не просил. А я бы мог тебе помочь с музеем…»

– Вы много где учились «на художника», но академического образования, по-моему, так и не получили…

– Не совсем так. Оно у меня есть – я закончил Суриковский институт. Но к тому времени, когда я получил диплом, я уже почти всё знал по свой профессии. Ещё в 1980-х годах я изучал иконопись, потом брал уроки у мастеров в Италии, Голландии,  в Париже, Лондоне. Я ходил в музеи и копировал, штудировал, изучал особенности письма и Рембрандта, и Веласкеса, других великих художников в подлинниках.

– Насколько почётно для вас выставиться в академических стенах?

– Мне кажется, выставка в Академии художеств – это всегда престижно и ответственно для любого художника. Рядом с моей – экспозиция итальянки (Франчески Леоне. – Прим. авт.). Мы, русские, я уверен, рисуем не хуже. Я не против экспериментов, не против абстракционизма, кубизма, сюрреализма и других направлений, но в основе любого течения, направления живописи всегда должно быть знание классики, академизма. Несколько лет назад в Витебске обнаружились школьные альбомчики Марка Шагала. Выше двойки по рисованию оценки он не получал. Хотя Шагал так и не научился рисовать классически, он придумал свой ход подачи материала – вознёс персонажей в небо. Получилось интересно, и Шагал стал своего рода новатором в живописи. Но это скорее исключение из правил. Он прекрасно владел цветопередачей, умел фантазировать на холсте. Такими были Матисс, Миро, Модильяни. В любом направлении живописи художник должен быть профессионалом и основываться всегда на знании истории и академического искусства.

 

Беседовал Владимир Желтов