«Композитор не может «исписаться»

 

Игорь Корнелюк уверен: если у человека есть талант – это данность

На днях исполняется пятнадцать лет с начала работы над популярным телесериалом «Бандитский Петербург». Этой дате посвящена творческая встреча 27 марта в Мюзик-холле с создателями фильма – автором сценария Андреем Константиновым, режиссёром Владимиром Бортко, композитором Игорем Корнелюком. Незадолго до юбилея ленты наш обозреватель побеседовал с автором музыки.

– Игорь, чем вызвано то, что вы всю свою жизнь посвятили музыке?

– Могу вспомнить известное изречение Райкина: «Пить, курить и говорить я начал одновременно» (смеётся). Применительно к себе могу сказать так: «Петь и говорить я начал одновременно». Ну а если совсем серьёзно, проблема выбора профессии ни для меня, ни для моих родителей никогда не стояла: все знали, что я буду музыкантом. Я этого очень хотел и в 6 лет попросился в музыкальную школу. В 12 лет уже играл и пел в детском ансамбле, даже небольшие деньги зарабатывал, скромно пополняя семейный бюджет, чем очень гордился.

– Помните ли своё первое музыкальное сочинение? Когда вы его написали?

– Мне было 8 лет. Я учился в музыкальной школе, и к нам на урок сольфеджио пришёл директор и сказал: «Дети, одна наша ученица написала стихи о России. Никто бы не хотел сочинить музыку?» Вызвался я. Это была моя первая песня. Продолжение творчества было немного грустным: классе в пятом я влюбился, но девочка меня бросила. Это была несчастная любовь, я страшно переживал и заболел. Помню, был март, шёл снег, а я свалился в постель. В забытьи пролежал несколько дней, бедная мама не знала, что делать. Когда я пришёл в себя, первое, что увидел, – склонённое надо мной лицо мамы. Я попросил у неё персик. В то время, да ещё в марте, – персик! Это было нереально, но мама где-то достала его – он был консервированный, из банки, и показался мне горьким. Зато я пришёл в себя, и у меня появилась животная потребность свою меланхолию выразить в звуках. Именно тогда я стал писать много музыки. И понял: всё в жизни уравновешено, настоящей радости творчества без мук не бывает.

– Как приходят к вам мелодии? Сами по себе? Во сне?

– Сами по себе мелодии приходят только в ранней молодости. Увидел красивую девочку, начинаешь мелко дрожать – и сразу мелодия рождается (улыбается). Чайковский отлично сказал: «Вдохновение – гостья, которая не любит посещать ленивых». Это точно! То, что легко даётся вначале, с возрастом получается всё сложнее. Потому что появляется опыт, и трудно сказать, чего здесь больше – плюсов или минусов, ведь опыт ставит жёсткие рамки. Опыт точно отвечает на вопросы, как делать нельзя, ты боишься самоповторов, тебе кажется, что это уже где-то было. И никто не подскажет, как делать надо, поэтому постоянно приходится изобретать велосипед.

Часто говорят: «Раньше он хорошо писал, а потом «исписался». Не бывает такого! Композитор не может «исписаться». Если у человека есть талант – это данность. Другое дело – творчество есть игра. Поначалу человек играет – берёт инструмент, всё у него получается само. Потом становится сложнее – нужно много работать, чтобы тебя переполняли чувства, жажда творчества. Поэтому приходится подолгу сидеть за инструментом. Надо искать, постоянно и мучительно. Приходят две-три ноты, и ты радуешься. Чувствуешь, будто между ними искра пробежала. Чувствуешь энергетику, потом начинаешь над этим работать. Во сне мне мелодии не приходят. Только аранжировки.

– Вам удалось проявить себя в безжалостных условиях отечественного шоу-бизнеса. Есть ли у вас свои секреты успеха?

– Татьяна Доронина как-то сказала: «Не верю в неудачу одарённых». Меня поразила эта фраза, я много о ней думал. Я – фаталист. Мы живём так, как нам предначертано судьбой. Я часто замечал: можно для достижения цели потратить много сил, но ни на йоту к ней не приблизиться. А бывало, наоборот, махнёшь рукой – и вдруг всё получается как нельзя лучше. Судьба!

– Часто приходилось стучаться в закрытые двери?

– Очень часто. И ничего тут не поделаешь! Иногда просят дать совет. Ну как можно его дать? У каждого своя судьба. Я начинал, когда была ещё советская эстрада. Не было шоу-бизнеса в современном понимании, и мне в голову не приходило, что это может 

стать способом основного заработка. Просто мне хотелось этим заниматься независимо ни от чего. Более того, все мои первые песни мне дорого стоили. Я арендовал студию, музыкальные инструменты. На это брал деньги в долг. Это было какое-то безумие, потому что лет в 25 я должен был денег всем знакомым. Правда, так получилось, что быстро всем всё отдал. С тех пор стараюсь никогда не брать в долг. Стараюсь, чтобы между мной и друзьями, теми, кого люблю, деньги не возникали. Потому что они имеют свойство ссорить людей.

– Когда вы работаете для кино, вы целиком просматриваете материал?

– Для композитора специально монтируется вариант. Отсмотреть весь материал невозможно, особенно если это сериал. Но какие-то важные эпизоды я увидеть должен. Работать в таких условиях мне нравится – ты как будто тапёр: на экране происходит действие, и музыка абсолютно с ним совпадает. Либо наоборот – не совпадает, и я стараюсь нарочито сместить акценты. Иногда хорошо, когда акцент изобразительный совпадает с музыкальным, иногда – плохо. Порой нужно раздвигать акцент по времени. Бывает хорошо, когда музыка на несколько кадров опережает действие. Предвосхищает его. Это почти не ощущается, но работает иначе – на зрительское восприятие. Мне кажется, я научился правильно смотреть черновой, рабочий материал. Этот материал я загоняю в память компьютера, и он всегда перед глазами.

– Как вы попали на проект «Бандитский Петербург»?

– Я всегда хотел работать в кино. В студенческие годы я участвовал в создании одного научно-популярного и одного художественного фильма – но это был случайный опыт. Но вот однажды, когда Владимир Бортко уже снимал «Бандитский Петербург», он в автомобиле по радио услышал мою песню и про себя решил: «Этот человек будет писать мне музыку» (к слову о судьбе). Бортко мне позвонил, я очень обрадовался. Это была осень 1999 года, я тогда сочинял оперу – мы задумали её вместе с Региной Лисиц, и это было сплошное упоение, потому что мне этого давно хотелось, я буквально фонтанировал музыкой, целыми фрагментами, сценами. Мы всё записывали на магнитофон, а я играл и играл. Но после того звонка я сказал: «Регина, я на пару месяцев отвлекусь, сделаю кино и вернусь. Так вот, эта «пара месяцев» продолжается до сих пор. Потому что я отвлёкся, и меня буквально засосало в этот мир, который называется «кино».

– Чем привлёк этот мир?

– В кино композитор может выразиться ярче, чем, допустим, в песне. Песня сейчас – это шоу-бизнес. И песни не пишет только ленивый – кто умеет и не умеет, у кого есть талант или его нет. Пишут их все. Поэтому песни писать мне стало скучно. Никогда не любил делать то, что делают все. Правда, и в кино композитор не совсем самостоятелен – ведь всё решает кадр…

– Бортко вмешивался в процесс создания музыки?

– Да, и на «Тарасе Бульбе» мы даже поссорились на этой почве, потому что мне показалось, что он слишком вмешивается в процесс. Но я ему благодарен – он меня очень многому научил. Бортко удивительно чувствует музыку. И я как губка первые наши совместные две-три работы впитывал всё, что он говорил. Он научил меня таким вещам, которые мне раньше в голову не приходили. Допустим, что, когда надо создать в кадре ощущение страха, одинокая флейта звучит гораздо «страшнее» огромного оркестра.

– Можно ли создавать музыку до того, как увидишь фильм?

– К «Идиоту» я начал делать этюды, ещё не видя снятый материал. Подумал: я знаю роман Достоевского – напишу. Но это был последний раз, когда я так поступил, потому что, увидев материал, я понял, что труд был напрасным – музыка совершенно не годится. Я пытался писать широко, с позиций XXI века, чтобы она была очень современной. Но Бортко снимал по-другому – у него более костюмированный вариант. Я намучился переделывать, у меня не получалось. Что такое муки творчества, я испытал тогда в полном объёме. Мне каждую ночь снился Достоевский. Один и тот же сон: он сидел за ломберным столиком, сдавал карты, смотрел на меня и показывал язык, дразнил, глумился. А я не мог найти главную тему. Помню день, когда нашёл какие-то верные ноты. Я их играл, и в эту ночь мне в последний раз приснился Фёдор Михайлович. Он грустно на меня посмотрел и изрёк: «Ишь, очкарик, справился». На следующий день я шёл показывать музыку Бортко и абсолютно не волновался – ведь её одобрил сам автор (смеётся).

– Наверняка у вас были не меньшие муки, когда вы писали музыку к «Мастеру и Маргарите»?

– Сложное произведение. Но мне когда-то мама сказала очень полезную вещь: когда работа большая, не думай об объёме, который тебе предстоит, а ставь локальную задачу, небольшую, разрешай её и лишь потом – следующую. С «Мастером…» так и получилось. До съёмок сделал два фрагмента – полёты Маргариты и казнь, распятие. Меня попросили, чтобы на съёмках можно было включать музыку – и актёрам легче, и оператор должен был почувствовать ритм, под который всё будет происходить. Я каждый день ставил себе локальную задачу и старался её выполнить. Много спорил с Бортко.

– Наверное, в этом и есть суть творчества – что-то доказывать?

– Звук, считаю, в «Мастере…» неправильный, но Бортко было не переубедить. У него, как у многих режиссёров, такая привычка – звонит и говорит: «Я тут кино монтирую. Можешь дать мне какую-нибудь музычку, чтобы мне монтировать легче было?» Я раньше вёлся на такие вещи. Но этого делать нельзя. Даёшь музыку – он её расставляет везде, он к ней привыкает, он в неё вслушивается, и дальше переубедить, что нужна другая музыка, его невозможно.

– И на «Бандитском Петербурге» так было?

– Примерно. Там две песни есть. Одну пела Татьяна Буланова, и это была уже четвёртая исполнительница – других, тоже отличных, забраковали. До этого Бортко попросил, чтобы я ему записал песню в своём исполнении. Режиссёр её наслушался и захотел, чтобы я её и в фильме исполнял. Мои аргументы, что это женская песня, не помогали. «Давайте переделаем текст на мужской», – попросил постановщик. Мы переделали, но в конце концов Бортко всё-таки понял, что должна петь женщина. Для «Бандитского Петербурга» я написал ещё две песни, но они не вошли в картину по объективным причинам. Но в кино, если это не «Свадьба в Малиновке», много песен и не надо (смеётся).

– А сейчас чем занимаетесь?

– Решил немного отдохнуть. У меня последние 15 лет – настоящий марафон. Жил без отпусков, без выходных – всё время какая-то работа. Я за год писал столько музыки, сколько нормальный композитор – за жизнь. Так нельзя. Накопилась очень сильная усталость. Сейчас тайм-аут, хотя было очень интересное предложение – музыкальный спектакль, о котором я давно мечтал. Извинился и отказался. Надо немного собраться с мыслями.

Беседовал Даниил Сегаль. Фото Антона Кулёва