Когда память в полоску
Спектакль со странным названием POLVERONE, возникший в Большом театре кукол, – событие, без всякого сомнения, исключительное. Впервые на подмостках воссоздан удивительный мир прозы Тонино Гуэрры.
Постановка петербургского режиссёра Яны Туминой по одной из семи тетрадей гуэрровской прозы задумывалась ею вместе с художником Эмилем Капелюшем ещё при жизни Тонино Гуэрры. Осуществить же замысел на сцене БТК им помогли Марина Солопченко и Андрей Шимко, а также Ренат Шавалиев, Виктория Короткова и Анатолий Гущин.
POLVERONE означает в переводе с итальянского «солнечная пыль». По преданию, надышавшись ею, люди забывают всё былое и начинают жить, глядя с изумлением на преображённый мир, который они вроде бы знали, да, оказалось, так и не познали. Наверное, таким же наваждением становится для нас искусство – когда, соприкоснувшись с ним, словно свершается внезапный переход в другой, незнакомый нам мир. И случается прогулка в инобытие.
Лёгкость переходов из одного пространства в другое в спектакле изумляет. Простое оформление из бытовых предметов готово по ходу представления в мгновение ока трансформироваться в лавки, люльки, кладбищенскую усыпальницу, дорогу из Узбекистана в Казахстан, таблички с письменами, обеденный стол – всего не перечислить, да и вряд ли стоит. Спектакль, подобно сказкам или же видениям, полон превращений, наивных и потому загадочных. Мир вибрирует, меняется на глазах, тревожит и волнует своей непредсказуемостью. Стабильности нет. Всё зыбко. Сиюминутно и… вечно.
Сцены подобны кадрам. Наплывами мягких световых волн, тревожной музыкальностью ритмов, переливчатостью состояний и тайной недосказанности спектакль сродни киноленте чудных воспоминаний. Кем-то рассказанных? Или своих, просто давно позабытых и чьей-то волей вновь отпущенных в полёт?
Рассевшись по возникшим из дощечек лавкам, актёры смотрят на экран. А зрители – на них (точнее, на их спины). Так начинается кинокартина в духе неореализма о нашей жизни, а в то же время и спектакль. Когда же вступает в свои законные права театр, становится понятно, что разыгрывается киносценическое повествование с богатейшим арсеналом выразительных приёмов, которых заимствована у пятой Музы всего лишь толика. Быт открывается в своей поэзии, явь обнаруживает сокрытую близость с навью (миром, что в ином измерении). Ощущая себя всемогущими великанами, люди любуются и бабочками, и собакой, и творениями собственных рук, как игрушками. Потом вдруг сами превратятся в куклу.
Любовь и смерть идут в спектакле рядом. Их сопровождает память. У памяти одежды разные – бывают полосатые, как у навек испуганного человека. Стремясь быть незаметным, он оклеил свою квартиру обоями в полоску – как на его пижаме, фасон которой был не в силах изменить с тюремных (или же концлагерных?) времён. И тут же видеопроекция распространяет полосы повсюду, от них рябит в глазах! Чересполосица судьбы в спектакле примерена на наши жизни впрямую, без иносказаний.
В обитателях мирка с названием POLVERONE, пестрящего разнообразием лиц красоток, торговцев на базаре, старцев и старух, актёры забавно подчёркивают их странноватую инакость.
Здесь поют и пляшут. Флиртуют. Страдают о насущном хлебе. Умирают, принимая горы риса за снег, не тающий на солнце. В общем, живут. Чудят. Быть может, «солнечная пыль» тому виною?
Об этом думаешь, когда в финале вглядываешься в добрейшее лицо с грустинкою в глазах Гуэрры. Он смотрит в зал. И, будто бы любуясь сквозь «солнечную пыль» спектаклем жизни, улыбается. Светло. Печально.
Татьяна Ткач, театровед