И поют страстно, и двигаются ладно
В Михайловском театре поставили «Иудейку».
Репертуарный ход, прямо скажем, нетривиальный: французские оперы большого стиля на российских сценах пока что не идут. В этом смысле постановка «Троянцев» Берлиоза в Мариинском театре стала фактически прорывом к новым берегам.
Впрочем, постановку «Жидовки» Галеви – под таким названием опера фигурирует во всех старых учебниках и хрестоматиях по истории музыки – тоже можно считать прорывом. Во всяком случае, театр продемонстрировал на этом материале новый, более высокий уровень постановочной культуры как в смысле сценографии, выполненной известным австрийским художником Гербертом Мурауером, так и в смысле «сценического движения». Пожалуй, самыми впечатляющими и динамичными вышли массовые сцены, изобретательно решенные французским режиссером Арно Бернаром.
В целом выбор постановочной бригады и подбор певцов весьма показателен – сплошь иностранцы. Тот же Герберт Мурауер и художница по костюмам Эва-Марейке Улих – крупные фигуры европейского театра, оба, в частности, работали с Кристофом Лоем, одним из ведущих на сегодняшний день оперных режиссеров. Солистов, правда, подобрали средненьких: имена их мало что говорят даже знатокам европейского оперного театра. Пели они в общем неплохо, но как-то стерто: больше напирали не на психологизм, а на драматизм, выдавая одну длинную и однообразную эмоцию на весь дуэт, скажем, Рахили и Самуила (Леопольда). Впрочем, тут претензии стоит предъявлять самой музыке Галеви: так уж он писал. Прямо скажем, не Жорж Бизе и не Жюль Массне. Огромная опера, идущая с купюрами почти четыре часа (а без купюр шла бы все пять), вполне укладывается в интонационную сферу Микаэлы – лирической героини в опере Бизе «Кармен». С той только разницей, что Бизе писал куда ярче и талантливее своего учителя и тестя и уж гораздо разнообразней в интонационном смысле. Язык Галеви, как выяснилось, свободно оперирует штампами и клише «большой оперы», при этом автор чисто психологически не умеет рассчитывать время, не чувствует, когда пора сменить тонус, динамику, эмоцию. Или так сыграл партитуру Петер Феранец и мы зря грешим на композитора?
Словом, музыка оперы «Иудейка» оказалась не такой уж захватывающе интересной, чтобы возвращать ее на сцену бывшего императорского театра спустя сто лет со времени ее первой петербургской постановки. Шедевром ее, во всяком случае, никак нельзя назвать. А уж либретто Эжена Скриба – ну нелепее не придумаешь! Ходульная любовная история, с кучей натяжек разгорается на смачно выписанном историческом фоне гонений евреев в нетерпимом христианском обществе. И уж конечно, как и ожидалось, действие перенесено постановщиками из глуби веков в середину ХХ века, во времена Третьего рейха. Вокруг кишат нацисты и бесчинствуют «краснорубашечники», избивая евреев без всяких видимых на то оснований, развеваются стяги с грозными имперскими орлами, стучат пишущие машинки в суматохе рейхсканцелярии. Костер, на который восходит по приговору жестокого суда несчастная Рахиль, разумеется, заменен газовой камерой, и идет она туда не одна, а в компании единоверцев, дружно стягивающих с себя верхнюю одежду в финальной сцене – черные пальто и платья.
И все бы ничего: вроде бы и поют страстно, и двигаются ладно, и даже дерутся убедительно. Воинственная Рахиль (Мария Хосе Сири) успешно отпихивает от папаши разбушевавшуюся толпу, а щуплый Елиазар (Вальтер Борин) с неожиданной прытью в порыве отцовского гнева заваливает на стол курпулентного, квадратного, как шкаф, Леопольда (Джан Лука Пазолини). А характеры все равно не прорисовываются: ну нет в спектакле выпуклых, объемных, запоминающихся образов, со своими повадками, привычками, своим видением мира. Так, бледные тени, отвлеченные персонажи, без характерных примет. И страсти их не сопереживаешь, и слезам не веришь. А полноценного спектакля на общих планах, на массовке, на виртуозно работающем и хорошо звучащем хоре не выстроишь. В эпицентре обязательно должна находиться личная драма, крупные, яркие характеры и логика развития их взаимоотношений.
В общем получился типичный европейский спектакль. Стены серые, знамена – красные, имперские орлы – белые, а мужчины все поголовно одеты в черные долгополые пальто и шляпы. Даже Кардинал, статный Гарри Питерс, единственный, в ком чувствовалась порода и харизма, – и тот появляется в первом акте в черном пальто. Если учесть, что двое из трех мужчин – тенора, ты поначалу путаешься в персонажах, не в силах понять, кто есть кто, кто кому враг или друг.
Такое вот зрелище слепили из «большой оперы» Фроманталя Галеви в Михайловском театре: довольно сумбурное по драматургии, предсказуемое по видеоряду, среднее – по вокалу и весьма, весьма занимательное по части массовых сцен. Что ж, эта работа по крайней мере заслуживает серьезного, профессионального разговора.
