Эх, рубль, куда катишься…

Двадцать лет назад, 2 января 1992 года, в России был отменен госконтроль за ценообразованием в промышленном производстве и торговле. Начались экономические реформы. Сейчас реформаторов принято обвинять во всех смертных грехах. Но в чем именно заключались ошибки, почти никогда не говорится.

Беловежские соглашения были подписаны 8 декабря, а официальное заявление о ликвидации СССР появилось лишь 25-го. Всеобщее ожидание дальнейшего развития событий, да к тому же при пустых прилавках и предчувствии массового голода, было таким напряженным, что ознаменовалось массовым психологическим феноменом: когда я три года спустя опросил полторы сотни человек, почти все они признались, что не помнят, где, как и при каких обстоятельствах встретили новый, 1992 год. Им было явно не до него.

Сегодня в частных разговорах и даже в газетных и журнальных статьях можно встретить утверждение, будто, едва отпустили цены, прилавки сразу наполнились товарами. На самом деле это было далеко не так. Да и не могло быть. Основной порок советского производства – диспропорция между растущей себестоимостью потребительских товаров и фиксированными розничными ценами – исчез, но времени, чтобы создать товарную подушку (демпфер для погашения неутоленного спроса), не было, а потому пустые прилавки стали ощутимо наполняться лишь к середине весны, да и в основном за счет импорта.

Тогда же была допущена серьезная ошибка: при общей либерализации цен на внутреннем и внешнем рынке цены на нефть и газ оставались фиксированными. Это уменьшило и без того слабый ручеек поступления в казну свободно конвертируемой валюты. Зато была введена свободная внутренняя конвертация рубля. В результате спрос на инвалюту стал ажиотажным, инфляционные ожидания выросли и рубль все быстрей покатился под гору. К концу того же 1992 года общая инфляция составила 2600 процентов. Да ее никто уже иначе как гиперинфляцией и не называл.

Центральный банк активно занимался эмиссией, проще говоря, печатанием денег, что еще больше усиливало инфляционные процессы, но при замершей экономике иного пути, пожалуй, и не было. Но при этом ЦБ весьма благодушно относился к длительным невыплатам зарплат, считая, видимо, что это какой-никакой, а все же инструмент в борьбе с галопирующей инфляцией.

Еще одно упущение: тот же Центробанк долгое время не уделял внимания защите российского денежного обращения от внешнего «рублевого навеса» – оставшегося в обращении бывших союзных республик неимоверного количества советских рублей, массовый сброс которых в Россию сопровождался вывозом инвалюты. Денежная реформа, которая полностью вывела из обращения советские деньги и отделила российскую финансовую систему от соседей по СНГ, была проведена лишь в июле-августе 1993 года. Как и следовало ожидать, она оказалась конфискационной: сбережения граждан, съеденные инфляцией предыдущего года, после этой реформы похудели еще раз.

Половинчатость реформаторских начинаний 1992-го наложила отпечаток на все 1990-е годы. Для подавления гипер-инфляции до мало-мальски приемлемого уровня потребовалось шесть с половиной лет. И на этом пути случилось немало приснопамятных событий. Например, 11 октября 1994 года – «черный вторник», когда всего за час курс российской денежной единицы упал с 2800 до 3900 рублей за 1 доллар. Через сутки курс рубля вернулся к прежней отметке, но продемонстрированная возможность таких пертурбаций не сулила ничего хорошего. Столь же памятно стремительное падение курса рубля в течение 1997 года, по итогам которого в январе 1998-го пришлось пойти на деноминацию – удаление с денежных купюр трех нулей. И конечно, хорошо запомнился августовский дефолт 1998-го, освободивший от денег почти весь едва народившийся к тому времени российский «средний класс».

Как удалось нам все это осилить, пережить без политических потрясений? «...Кто тут нам помог? / Остервенение народа, / Барклай, зима иль русский Бог?» Насчет Барклая и зимы не знаю, но не остервенение – это точно. Долготерпение. 

Импровизационная лихость российских реформ, проводившихся, конечно, в чрезвычайно сложных обстоятельствах, но и с вопиющими ошибками, не раскачала утлую государственную лодку только потому, что опасность такой раскачки была интуитивно понятна российскому обществу. Большинство не клюнуло ни на экстремистские лозунги, ни на заклинания тех, кто «знает, как надо», не соблазнилось ни левым ренессансом, ни угарными утопиями националистов.

Цена, уплаченная за эпоху реформ, оказалась велика. Но именно она обеспечила и относительную стабильность послеельцинских «восьми тучных лет», и сравнительно безболезненное преодоление Россией мирового экономического спада 2008–2009 годов, и нынешнюю возможность без особой тревоги взирать на катаклизмы, сотрясающие зону евро.

Долготерпеливая Россия научилась держать удары – и внешние, и наносимые себе самой. Но пока нет ответа на вопрос, хватит ли нам долготерпения дождаться того прорыва на новый уровень развития, про который так много разговоров и в направлении которого так мало дел. 

Андрей Кротков, литератор (Москва)