Быть знаменитым нелегко…
На рубеже 1970-х попасть в Театр на Таганке – это было как выиграть в лотерею «Жигули». Но мой друг Лёня Трушкин (да-да, тот самый нынче знаменитый московский режиссёр) сказал:
– У меня там подружка играет. Она на вторых ролях, попросим – проведёт.
Мы зашли с актёрского входа, вызвали его подружку и стали ждать. Вот уже и первый звонок, а её всё нет. И тут с улицы заявляется сам Высоцкий с обалденно красивой девицей. Вмиг набежали Смехов, Хмельницкий, Золотухин… Они все встали в кружок и принялись что-то живо обсуждать. А Лёня вдруг начал строить глазки красавице, которая пришла с Высоцким.
– Ты с ума сошёл? – шепнул я.
– Тихо! Сейчас через неё войдём в эту компанию, и нас проведут на спектакль.
Не провели. Через минуту Высоцкий, видевший нас только боковым зрением, молча показал нам кулак. И мы ретировались, убедившись, что попасть в театр нам сегодня не светит.
Примерно в те же годы меня однажды занесло в Ленинградский дом писателя на улице Воинова. В тот вечер там выступали поэты со своими переводами. Кто выступал и что читали, помню смутно. Чётко врезалось в память одно: я куда-то спешил, ушёл задолго до конца и внизу, перед знаменитым зеркалом у гардероба, одевался вместе с Иосифом Бродским, о котором уже тогда ходили легенды. Он обвил шею длинным шарфом, натянул старое кожаное пальто реглан (явно с чужого плеча) и, бросив «До свидания», быстро зашагал к выходу.
Уже во второй половине 1970-х на лестничной площадке четвёртого этажа «Лениздата», где была импровизированная курилка, я частенько встречал Шефнера. Малого росточка, сутулый, он курил дешёвые сигаретки без фильтра. Мы болтали о всяких литературных пустяках, и Вадим Сергеевич при этом глядел куда-то в сторону хитро косящим глазом. Но дальше этих случайных встреч наше знакомство не заходило…
Когда я рассказываю кому-нибудь об этих мимолётных встречах, нет-нет да скажут:
– Такие люди, а ты… Надо было познакомиться поближе!
Обычно так говорят те, кто никогда не знал, что такое жизнь знаменитостей. А мне по журналистской работе доводилось видеть, что и всенародные любимцы тоже плачут. Причём именно от этой самой всенародной любви.
Быть более или менее знаменитым – мука мученическая. Если ты прост и доступен, этим сразу спешат воспользоваться все кому не лень: лезут с самыми нескромными вопросами, набиваются в друзья, просят сфотографироваться на память... Но если ты с незнакомыми держишься подчёркнуто закрыто, это тоже не спасает… А потом пишут в письмах или прямо в интернет, как общались с таким-то и какой он на самом деле. Только на самом деле он почему-то оказывается совсем не таким, как в жизни, а в точном соответствии с тем, что писал Пушкин: «Толпа… в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!»
…Это было в начале 1980-х. Я ехал в Москву на «Красной стреле», и за четверть часа до отхода поезда на платформе появился артист, обожаемый всей страной. Он шагнул в наш вагон, и все приветливо с ним здоровались. Никто не мог от него оторвать глаз: с детства знакомое каждому любимое лицо, благородная седина из-под элегантной шляпы, горделивая осанка… А утром из купе вышел невыспавшийся старик со спутавшимися волосами и впалой грудью, в старорежимном сиреневом нижнем белье. И все, не говоря ни слова, отвернулись, стараясь не смущать великого артиста. Это были ленинградцы.
Сергей Ачильдиев, редактор отдела спецпроектов «НВ»
